Сквозь пространство (СИ)

Единственное, что у них сейчас оставалось, было самым ценным во всей Галактике.

Жизнь.

Мэл был прав. У мертвых не могло быть свободы. Это она поняла сейчас как никогда остро. Несмотря на то, что они были окружены сумасшедшими убийцами, по какой-то глупой причине решившими пока оставить их живыми, в душе зарождалась надежда. Пока они живы, всегда существовал хоть крошечный шанс выбраться. Пусть это будет одна миллиардная процента, но как только их убьют, даже эта возможность перестанет существовать, превратившись в ноль. Ничто. Пустое место.

Однако пока их сердца еще бились, Джини не хотела терять даже крошечную искорку внутри.

Ей не верилось, что совсем недавно они с Мэлом сидели на большой ветке, а его губы нежно касались ее кожи. Все казалось таким далеким и будто бы неправдоподобным. Слишком уж спокойная и идиллическая картина. Но именно в этом вдруг всплывшем воспоминании, как ни странно, она смогла найти силы, чтобы вынырнуть из воронки времени, засасывающей ее в лабиринты собственного ужаса, раскаяния и циклично повторяющегося одного единственного момента — когда Мэл оглушил округу криком, наполненным непередаваемой болью. Он ревел словно раненное животное.

Собравшись, Джини смогла преодолеть состояние, больше похожее на забытье, и заметила, что Мэл снова забился, пытаясь освободить руки. Она не особо вслушивалась в слова Нарисы, что-то бормотавшей Мэлу все это время, впрочем, Вирджиния могла сказать с уверенностью, что Малкольм тоже не проявлял чудеса слуха. Так что спектакль Нарисы проходил без зрителей. Какая жалость. У Джини вдруг вырвался нервный смешок.

— Что? — вдруг прошипела бывшая начальница, резко оборачивая лицо к ней.

Джини поджала губы, но тут же поморщилась. На каком-то подсознательном уровне она все время забывала, что ее лицо было покрыто ушибами и царапинами, а потому привычная мимика могла вызвать болевые ощущения.

«Черт».

— Что ты ему дала? — сипло проговорила она.

Нариса раздраженно засопела, видимо, поняв, что ее никто не слушал.

— Глупые, — проскрежетала она. — Он будет бесполезен в судорогах. Это обезболивающее. Ему станет лучше, — Нариса вдруг лающе рассмеялась. — И ходить он не сможет. Пока.

— Я совсем вас не узнаю, Нариса Петровна, — медленно произнесла Вирджиния, наблюдая за мечущимся взглядом Мэла. — Ему нельзя было сейчас давать какие-то ягоды с наркотическими свойствами. Учитывая, что совсем недавно он пережил, вероятно, не одно сотрясение и болевой шок, такого рода препараты могут воздействовать на нервную систему неожиданным образом. Малкольм бывший военный, в конце концов. Вы видите, что вы с ним сделали? — от бессильной досады и злобы она качнулась на носочках, дернув веревку. Но труба ожидаемо не поддалась. Только запястья отозвались болью. — Ему плохо. Он что-то бормочет, у него дезориентированный взгляд. Либо у Малкольма началась лихорадка, и как следствие — галлюцинации, либо последние пришли сами по себе из-за многократно усиленно эффекта на организм этого растения, что вы держите в руках. Человеческий мозг еще до конца не изучен. Кто знает, что вы только что натворили. Но вы все тут глупцы, если думаете, что после содеянного Мэл отправит ваше сообщение бороздить космос. Я понятия не имею, как обращаться с той техникой, а единственного, кто мог с этим справиться, вы только что изувечили…