Сквозь радость встреч и боль от ран

На первом этаже расположен большой вестибюль с раздевалкой и буфет. В буфете продают газированную воду с разными ягодными и фруктовыми сиропами, пиво, бутерброды, булочки, позднее появились пирожные. Широкая лестница ведёт на верхние этажи. На всех трёх этажах по левую сторону располагались женские отделения, по правую – мужские. Были там и парильные отделения. На первом этаже было грязновато, уж не знаю почему. Мы поднимались на второй. Сначала мы, разделившись на "девочек" и "мальчиков", входим в просторную раздевалку с длинными скамейками и рядами шкафчиков, которые, кстати, не запирались. Одежду часто оставляем прямо на скамейках – шкафов мало. Ничего не пропадает. Однажды был большой скандал – украли шапку, не сданную в гардероб. Но потом оказалось, что её просто перепутали, вернули через полчаса, когда это обнаружилось. Потом, стыдливо поеживаясь, входим в "помывочную". Большой, затуманенный паром зал, заставленный мраморными широкими скамьями, двигаются расплывчатые от клубящегося пара женские фигуры, гулко раздаются голоса. У входа на скамье или около кранов с водой горкой лежат шайки. Набираем: одну для ног, одну для мыльной воды, одну для споласкивания. Это, если мало народу. А иногда приходится довольствоваться и одной шайкой. Ну да ничего, мы ко всему привычные. Отыскиваем место на скамье, чтобы все свои уместились. И тут – раздолье, разлив воды, можно плескаться и радостно перекликаться! Это не в корыте на кухне, где каждая капля воды – не потрать, не расплескай, не намочи. Но самое приятное ждёт нас, уже чистых и довольных, впереди.

Мы спускаемся в вестибюль, встречаемся с мужским составом нашей группы. Подходим к буфету. Для нас покупают пирожок, а позднее пирожные по выбору и газировку, можно даже два стакана с сиропом тоже по выбору. А в этом банном буфете (под покровительством завода) сиропы очень вкусные: клубничный, грушевый, яблочный, малиновый, вишневый, брусничный, смородинный чёрный и красный и ещё какие-то. Даже сейчас ощущаю вкус той газировки. Взрослые берут пиво и бутерброды. Расходимся к стойкам, дети – сами по себе, взрослые – отдельно. Никто никому не мешает. Получаем каждый своё удовольствие. Потом домой, блаженно усталые, расслабленные.

Походы в баню продолжались до конца 1964-го года, когда я впервые забралась в свою ванную.

Папа вернулся в начале 1945-го года. Поздно вечером, когда я уже спала.

Я проснулась от маминого вскрика. Вижу, как мама и какой-то мужчина бросились друг к другу и долго так стоят. Я поняла, что это папа. Он подходит к моей кроватке, протягивает мне руки:

– Ланка моя!

Я тоже протягиваю к нему руки и говорю:

– Здравствуй, дядя папа Сеня.

А он растерялся. Он сразу не понял, что я уже не знаю, что такое – папа. Ведь столько всего пришлось пережить маленькому человечку! За это мгновение тишины только можно представить, сколько мыслей и боли промелькнуло у него в голове!

Папа подхватывает меня на руки, прижимает к себе. И тут что-то сработало в моём подсознании, я осознаю – папа! Прижимаюсь к его колючей, бородатой щеке и ни за что не хочу отпускать.

Потом он долго рассказывает свою историю. Но полностью я смогла (надеюсь) её понять много позже. К этому времени мы получили уже 2 похоронки – извещения о его гибели.

Солдаты шли по минному полю. Одна из мин взорвалась, но, к счастью, не у него под ногами, а достаточно далеко. Его контузило. Он остался на поле. Его сочли погибшим. На его счастье, поле оказалось картофельным. Наступление покатилось вперёд. А местные жители стали выходить из лесов и землянок, голод погнал их на картофельное поле то ли за остатками уцелевшего с зимы картофеля, то ли чтобы успеть посадить для следующей зимы, благо, что поле разминировано. Вот тут какая-то крестьянка и наткнулась на вроде бы живого солдата. Притащили его в землянку. Стали выхаживать. Много месяцев оставался Семён между жизнью и смертью. Но выходили его. Да и он выдюжил. Поклонился спасителям до земли и пошёл домой.

Шёл пешком, скрывался от прохожих и, тем более, патрулей и вообще военных: у него, ведь, документов никаких не осталось, забрали, когда списали как мёртвого. Так и пришёл он к нам ночью, в начале 1945 года. Жёлтая кожа обтягивает скелет, седые космы волос и седая борода. Ребёнку не трудно было испугаться. Отлежался папа несколько дней и отправился в военкомат – правду доказывать, документы восстанавливать. Военная часть их давно уже не существовала, ничего от неё не осталось. Пока всё выяснялось, подтверждалось, прослеживалось – прошёл месяц. Всё это время числился Семён Осипов дезертиром. На улицу выходить нельзя, война ещё продолжалась. Да и после войны дезертиру на воле не ходить. Карточек  нет. Денег – тоже.