Сквозь реальное время

Майкл Муркок купил «Обособленность» для «Новых Миров». Это стало моей первой публикацией (хотя «Книжный червь» был написан раньше). Позже «Обособленность» вошла в антологию Дона Уолейма и Тэрри Карра – в один из их сборников «лучшего-в-этом-году». О таком успехе начинающий автор может только мечтать. Но я подозреваю, что главная причина успеха – это вопрос, который побудил меня написать этот рассказ. Вопрос заключался в следующем: почему в Антарктиде нет «эскимосов» – то есть народов, которые обитали бы там длительное время? Может быть, эти земли находятся слишком далеко, чтобы вызвать интерес потенциальных колонистов? Или здесь более суровые условия, чем в Арктике? Я почитал, что пишут по этой теме, и пришел к выводу, что оба положения не лишены оснований. На этом континенте найдется не так много мест, где смогли бы выжить колонисты дотехнической эпохи. У них должен быть по-настоящему серьезный повод, чтобы поселиться там. Таким образом, дело было за немногим: этот повод найти. Учитывая, что рассказ был написан в 1964 году…

Сюжет сложился сам собой.

* * *

– Но он видел свет! На берегу. Неужели вы не понимаете, что это означает?

Диего Рибера-и-Родригес перегнулся через маленький деревянный столик, чтобы подчеркнуть свои слова. Его собеседник сидел темном углу, словно не хотел, чтобы тусклый свет лампы, наполненной ворванью и висящей под потолком каюты, падал ему на лицо. Во время короткой паузы, которая последовала за его словами, Диего мог слышать, как ветер скулит в мачтах и снастях у них над головой. Внезапно Рибера осознал, что палуба мерно переваливается с боку на бок, что медленно, точно маятник, качается лампа. Ощущение было почти болезненным. Но он не сводил взгляда с человека, сидящего напротив, и ждал ответа.

Наконец капитан Мануэль Дельгадо склонил голову и высунулся из полумрака. Улыбка у него была неприятная. Узкое лицо и жесткие черные усики придавали ему вид человека, который обладает властью – властью в политике, властью военной и властью над людьми. Собственно, таким человеком он и был.

– Это означает, что там есть люди, – ответил Дельгадо. – И что дальше?

– Правильно. Люди. На полуострове Палмера. Антарктида обитаема. Да ведь это фантастика. Скорее можно было бы обнаружить людей в Европе…

– Mire, сеньор профессор. Я приблизительно догадываюсь, насколько важно то, о чем что вы говорите… – снова улыбка. – Но «Виджилансия»…[61]

Диего предпринял еще одну попытку.

– Мы просто должны высадиться и разобраться, откуда этот свет. Только представьте, какую научную ценность…

Это была ошибка. Циничного безразличия Дельгадо как ни бывало; его лицо – лицо человека молодого, но искушенного – стало жестким.

– «Научное значение»! Если бы ваши скользкие австралийские друзья пожелали, они поделились бы с нами всеми своими научными знаниями – всем, что им когда-либо было известно. Вместо этого они посылают к нам своих подпевал, – он ткнул пальцем в сторону Риберы, – которые убеждают нас носиться по всему Южному полушарию ради каких-то «исследований». Они исследуют в десять раз больше, чем два века назад. А эти свиньи даже не желают использовать свои знания ради собственной выгоды.

Более серьезного обвинения Дельгадо выдвинуть не мог.

Рибера с некоторым усилием удержался от едкого замечания. На сегодняшний вечер хватит и одной ошибки. Он мог понять – но не одобрить – ту ожесточенность, с которой Дельгадо относился к его народу. Народу, которому хватило мудрости (а может быть, это было просто везение) не сжечь свои библиотеки во время бунтов, которые последовали за Северной мировой войной. Отлично, у австралийцев есть знания, думал Рибера, но еще у них есть мудрость. И эта мудрость подсказывает: в человеческом обществе должны произойти некоторые фундаментальные изменения, прежде чем эти знания можно возвратить. Иначе дело закончится Южной мировой войной и гибелью всего рода людского. Это соображение Дельгадо отказывался принять – и не только он один.