Сквозь столетие (книга 1)

— Если мужчины молчат, значит, согласны с нашей гостьей. Я коротко, Нонна Георгиевна. Мой отец был кузнецом в селе недалеко от Запорожанки, его братья-крестьяне жили в Валковском уезде, что под Харьковом. К нам доходили слухи о том, что там в тысяча девятьсот втором году сам харьковский губернатор князь Оболенский усмирял восставших крестьян. Он был изощренным садистом. В его присутствии и по его приказу секли розгами сотни людей. Представьте себе, какие муки претерпели тогда наши люди. Избивали и мучили не только мужчин. Стегали розгами и женщин, и детей, тащили на экзекуцию стариков, едва волочивших ноги. А этот царский держиморда сидел на веранде и пил чай. Когда же ему казалось, что розгами бьют не так сильно, вскакивал с кресла, топал ногами, приказывал, чтобы били изо всех сил. Порой подбегал к старикам, сам лупил их нагайками и выдергивал волосы из бороды… А у нас на Полтавщине что делали? То же самое — секли розгами, убивали без суда. Недалеко от Запорожанки стражник застрелил помещичьего батрака, который жаловался на то, что нечем кормить малых детей. А в Бело-горе казаки стреляли в толпу, убив одного и ранив двоих рабочих. На этом я закончу свой рассказ о былом. Не гневайтесь, что так надолго задержал вас.

— Пойдем, дорогой прадедушка, — тихо произнес Самийло, осторожно беря под руки Хрисанфа Никитовича, поднимая его со скамьи. — В присутствии наших новых знакомых, пусть они будут свидетелями, заявляю — я не знал, прадедушка, всего из твоей биографии и из истории нашего края. А сегодня узнал о том, какие муки тебе пришлось претерпеть, низко тебе кланяюсь. — И Самийло стал опускаться на колени.

— А ну-ка поднимись! Зачем эти поклоны? — строго сказал Хрисанф Никитович. — Я ничего особенного… и, как вы говорили, Кирилл Иванович, ничего героического не сделал, а жил, как и все наши люди живут.

— Нет, дорогой прадедушка. Вы сделали много. А мой двоюродный прадедушка Пархом Никитович разве не герой? Он же в Горловке в тысяча девятьсот пятом году был на баррикадах! Да он, мой дорогой прадедушка, в том же грозном тысяча девятьсот пятом году вступил в партию большевиков. Я и не знал, что в нашем роду Гамаев есть коммунисты с дореволюционным стажем!

— Теперь будете знать, Самийло Ананьевич, — сказал Никанор Петрович. — Я и сам в вашей Запорожанке будто познакомился с живыми страницами истории. Будет что рассказать на лекциях студентам.

— Дорогие мои! — вмешался в разговор Хрисанф Никитович. — А сколько еще интересного можно найти в новых тетрадях Кирилла Ивановича!

— Не хвалите заранее мои записи, — отозвался Кирилл Иванович. — Пускай люди прочитают и сами выскажут свое мнение.

Сказание четвертое

Июль месяц в этом году был жаркий и знойный. Солнце немилосердно жгло рожь и пшеницу, ячмень и гречку. Вечером Никита Пархомович ходил посмотреть на свою ниву с дозревавшей рожью. У него было три десятины земли, выделенной ему и двум его сыновьям — Пархому и Григорко. Хрисанфу дали две десятины земли — на него и малолетнего сына Алексея. Хрисанф жил отдельно, у него было свое хозяйство. Пархому и Григорко нарезали наделы рядом с отцовским участком. Пархом хотя и работал в Юзовке, но числился за двором Гамаев, а Григорко в то время, когда наделяли земли да печатали экспликации, служил артиллеристом в Киеве. Ефрейтор Григорко Гамай вернулся домой и стал владельцем десятины, которую преподнесли ему господа землеустроители по милости государя императора, и за нее он должен был, как отец и односельчане, да и все крестьяне империи, выплачивать деньги до тысяча девятьсот двенадцатого года. Так изволил распорядиться царь-«освободитель»: вносите, мужики, выкупные платежи в течение сорока девяти лет. Из этих добытых тяжелым трудом крестьянских копеек и рублей составлялись миллионы, и текли они денежной рекой в царские и помещичьи карманы. Хитро и ловко обманул царь мужиков: нате вам землю, но за нее платите безотказно. И платили вплоть до тысяча девятьсот седьмого года. Платили бы и дальше, если бы не революция тысяча девятьсот пятого года. Революция так напугала царей, царевичей и всех их прихлебателей, что они отменили мошеннические поборы. Власть имущие за сорок четыре года успели выудить у крестьян почти четыре миллиарда рублей, а земля, за которую они получали деньги, стоила (когда ее продавали) по ценам тех времен в четыре раза дешевле. Вот столько уплатили помещичьи, удельные крестьяне за волю и землю, которую им преподнес проклятый народом самодержец Александр Второй.

Однажды вечером Никита Пархомович и его сыновья Хрисанф и Григорко подсчитали, сколько они внесли денег в царскую казну. И пришли к выводу, что царские вампиры выудили у семьи Гамаев почти две тысячи рублей. По сорок пять рублей каждый год… А их где-то надо было взять, где-то заработать.

Никита Пархомович посмотрел на сыновей, а потом на Марию Анисимовну и Лидию.