Сквозь свинцовую вьюгу

Сегодня бойцы отдыхают. В хате — духота, жарища, мухи. Андрей, растирая кулаком покрасневшие от бессонницы веки, предложил мне:

— А что, если в хозяйском саду, под яблоней? Здорово бы храпанули!

Я согласился. Ребята перенесли туда шинели, плащ-палатки, разостлали их в холодке, под яблоней, разлеглись рядком, и через минуту сад огласился звонкими носовыми свистами, густыми басовыми храпами.

Вот они лежат, разметавшись во сне, мои милые побратимы. Андрей распластался на животе, приложив ухо к земле, словно прислушивается к чему-то; Ахмет с Борисом согнулись калачиком, точь-в-точь как детишки; Жора лежит на спине, раскинув руки.

Спите, друзья мои, спите...

Одно меня беспокоит: как бы не сыграли тотчас подъем. Ох и трудны эти бесконечные переходы для нашего брата солдата!

Я тоже захотел вздремнуть вместе с ребятами. Но едва закрыл глаза, как меня окликнули: вызывал старшина роты. Я направился к каптерке, сердце у меня так и екнуло: наш кок Коля Сергеев уже укладывал в повозку продукты, а ездовой Андрей Векшин запрягал Чубарого. Значит, скоро снимаемся.

Эх, не дадут выспаться ребятам!

Подошел старшина Копотов. Человек он хозяйственный, большой хлопотун и ротное имущество содержит в отличном состоянии. К бойцам относится несколько свысока и всегда обращается лишь официально: «Товарищ боец», «Товарищ красноармеец». Наоборот, сержантов называет только по фамилии и всегда на «ты».

— Ну, вот, Пустынцев, — старшина протянул мне несколько пачек махорки, — получай на всю группу. Экономьте. Это на целую неделю. Через час готовьтесь к переходу. Кстати, как у вас с обувью? Нужно ремонтировать? Завтра на привале просмотри и дырявые отнеси Векшину.

Я пошел к своим ребятам. На душе скверно: жаль будить! Ведь сколько бессонных ночей впереди!

Через полчаса дежурный по роте скомандовал: «Подъем». Ребята, поднимаясь, потягивались, беззлобно чертыхались.

Я еще издали увидел у наших запряженных повозок какую-то девушку в солдатской форме.

«Уж не медичка ли Тоня? — подумал я. — Может, Борьку пришла проведать?»

— Не ваша ли зазноба пожаловала? — спросил я Лухачева.

Борис отрицательно мотнул головой, но на его худощавом лице почему-то появились беспокойство, растерянность. Он торопливо натянул сапоги, надел гимнастерку и нетвердым шагом направился к обозным повозкам.

Наш ротный кок Коля Сергеев вперевалочку спешил ему навстречу. Вот они поравнялись, и Коля с виноватым видом что-то стал ему говорить. До меня донеслись слова:

— Вот незадача, брат... Тоньку-то твою того... при бомбежке накрыло... Вчера налет был. Сейчас санитарка из санбата сказывала.

Борис стоял не двигаясь, ко всему безучастный, и ни один мускул не дрогнул на его будто окаменевшем лице.

— Вчера ее и похоронили, — продолжал кок. — Да ты не горюй, Борис. Она, война, никого не щадит.

Вокруг собрались бойцы. Уже все знали о горе солдата, стояли молча, потупившись, только Воронцов небрежно бросил:

— Брось, браток, о них убиваться... Этих девок...

На него зашикали, а Зиганшин зло выдохнул:

— Дурак! Ничего не понимаешь. Тоня хороший девушка был. Борис любил ее. А ты... Глупость болтал...

— Сам ты глупость, — огрызнулся Воронцов. — Подумаешь... Любовь нашел.

Дмитриев подскочил к нему и, сжав кулаки, процедил:

— Заткни глотку, трепло несчастное. Вывеску разрисую!..

Андрей Векшин тихонько дотронулся до плеча Бориса:

— А ты, парень, поплачь, поплачь... Оно сразу и полегчает. Выплакать его, горе, нужно. Слезьми...

Говорит «Венера»

Погожим сентябрьским утром мы возвращались с боевого задания. Шли мимо хутора Сычевки. Над хутором долго кружил «юнкерс», словно высматривая что-то. Потом, круто развернувшись, он спикировал, сбросил на хуторок одну за другой три фугаски и скрылся.

В небо взвились столбы черного дыма. Запылали хаты. Лыков с Зиганшнным кинулись к крайней избе, крыша которой уже была объята пламенем. Через несколько минут они вернулись. Лыков что-то бережно держал за пазухой и улыбался.

— В избе ни души, — сказал он. — Наверное, все попрятались. А вот животинку спас.

Андрей вытащил из-за пазухи крохотного котенка. Тот испуганно таращил свои круглые зеленоватые глазки и жалобно мяукал.

Дома Лыков раздобыл у хозяйки молока, налил в блюдце и с умилением долго смотрел, как присмиревший котенок жадно лакал, захлебываясь и отфыркиваясь.

...Третья фронтовая осень. Темп нашего наступления нарастает с каждым днем. Войска Степного фронта теснят группировку противника, прикрывавшую кременчугское направление. Разгром врага здесь дает нам возможность выйти к Днепру и развернуть в последующем боевые действия на Правобережной Украине. К Кременчугу, к переправам через Днепр выходили немецкие дивизии из-под Полтавы, Ахтырки, Харькова. Предстояли ожесточенные бои.

В эти дни к нам в разведгруппу прикомандировали двух радистов с переносной радиостанцией.

Начальник радиостанции старший сержант Попов, низенький, сухощавый паренек, не понравился разведчикам. Он замкнут, молчалив и на все вопросы бойцов отвечал односложно: «да», «нет». Его большие серые глаза смотрели на людей угрюмо, исподлобья.