Сквозь тернии

— В чем дело, Кристофер? Ты ничего не отвечаешь, значит, ты судишь меня с точки зрения собственных моральных понятий. Так считаешь, что у меня нет никаких понятий о морали! Ты полагаешь, что я — актриса, играющая роль, как играла когда-то наша мать. Даже так хорошо меня зная, ты не можешь понять, когда я играю, а когда нет? А знаешь, почему? — Ее голос стал незнакомым, выражение лица циничным. — Я отвечу за тебя. Кристофер, ты боишься взглянуть на меня честным взглядом. Ты не желаешь знать, что я на самом деле такое. Теперь я не играю: вот она я, какая есть перед тобой. Ты не хочешь признать, что ты любишь своей беззаветной любовью женщину безжалостную, сумасбродную и чрезвычайно корыстную. Смотри, смотри правде в глаза! Я не ангел и никогда им не была — и не буду! Крис, ты так и прожил дураком всю свою взрослую жизнь, стараясь превратить меня в то, чем я никогда не буду; поэтому ты — тоже лжец. Разве не так? — Она засмеялась. — Посмотри на меня, Кристофер. Кого я тебе напоминаю?

Она отодвинулась от него и дала ему время на раздумье, но так как он не отвечал, она продолжала:

— Ну, смелее — я ведь ее копия, не правда ли? Я помню последнюю ночь в Фоксворт Холле, когда гости веселились у елки, а в библиотеке она заламывала руки, как я сейчас. Она рыдала, что отец избивал ее и принуждал сделать то, что она сделала. Жаль, что тебя там не было! Так что не стесняйся, ударь меня, Крис! Закричи на меня, но покажи, что ты тоже человек!

Я видел, что у него кончается терпение. Я трепетал: что сейчас произойдет? Я хотел подбежать к ним, потому что, если только он поднимет на нее руку — я стану защищать ее. Я не позволю ему бить мою мать.

Может, она услышала мои мольбы? Она отпустила его и снова сползла на ковер.

Мне было стыдно за них. Что произошло в Фоксворт Холле, и кто ее мать, которая заламывала руки? И где же был тогда дядя Пол? Тогда, когда мама еще не встретила Криса — его младшего брата? По крайней мере, нам так говорили. Или родители лгут?

Он опять опустился на колени возле нее и нежно обнял. На этот раз она не оттолкнула его. Он покрыл ее лицо поцелуями.

— Крис, как ты можешь любить такую суку? Как ты можешь прощать мои дикие выходки? Я такая же сука, как и она, но я отдам всю свою жизнь, чтобы исправить то зло, что она натворила.

Они замолчали, глядя друг на друга и тяжело дыша. Страсть была в их взглядах. Она долго скрывалась при людях, но теперь полыхнула огнем, что обожгло и меня.

Я стыдливо прокрался обратно в свою комнату. Я и так увидел слишком много: они катались по полу гостиной, оба дикие, стягивая друг с друга одежду. Неужели женщина сама начинает любовную игру, расстегивая мужчине брюки, думал я против своей воли. Даже если она и жена?

Я побежал в сад. Там, возле обнаженных мраморных статуй, белеющих во мраке, я упал на траву и зарыдал. Первое, что я увидел, подняв голову — была статуя Родена «Поцелуй». Хотя это всего лишь копия, но мне она о многом говорила.

Ребенком я думал, что связь моих родителей неразрывна, а их любовь — это гладкая красивая ткань. Теперь она была порядком запятнана. Может быть, мы просто не слышим их споров? Я старался вспомнить и не мог, кроме коротких стычек, которые вскоре разрешались.

Ты слишком взрослый, чтобы плакать, упрекнул я себя самого. Четырнадцать — это уже почти мужчина. У меня уже начинали расти усы. Все еще всхлипывая, я побежал к стене и забрался на дерево. Там, в своей любимой развилке, я уселся и стал смотреть на особняк, призрачно белеющий в лунном свете. Я думал о том, кто был отцом Барта. Почему Барта не назвали именем его отца? Это было бы так естественно. Почему Барт, а не Пол?

Пока я сидел, с моря начал подбираться туман, вскоре скрывший особняк из глаз. Все вокруг плавало в густом сером тумане: пугающе, таинственно, нереально.

Вдруг со стороны особняка послышались сдавленные звуки. Будто кто-то плакал. Вздохи, всхлипы перемежались молитвами и мольбами о прощении.

О, Боже! Неужели та женщина в черном плачет тоже? Слишком много слез… Что же она могла совершить? Неужели всем взрослым приходится скрывать какое-то постыдное прошлое? Неужели и мне, когда я вырасту?

— Кристофер… — послышался ее вздох.

Я отпрянул и вглядывался во тьму. Откуда ей известно имя моего папы? Или она о другом Кристофере?

Я понимал только одно: что-то угрожало спокойствию всех нас. Барт стал еще более странным, чем всегда. Что-то или кто-то на него влияло. Я готов был дать голову на отсечение, что это так. Но, как бы там ни было, если уж я не мог ничего понять из разговора мамы с папой, то Барт и подавно.

Что-то происходило с Бартом, что-то — с моими родителями. Я чувствовал непомерную тяжесть на своих плечах. А они не были еще вполне крепкими.

Однажды днем я намеренно пришел из балетной школы пораньше. Мне хотелось узнать, что делает Барт, когда меня нет дома. Его не было дома, его не было в саду; следовательно, оставалось одно: он — в том доме по соседству.