Сквозь тернии

— Диснейленд — это часть подарка тебе на день рождения, — пояснил папа. — Мы здесь все вместе отпразднуем день рождения, а потом полетим в Южную Каролину. Подожди жаловаться. Нужно уметь уважать желания других так же, как и свои собственные. Бабушка Джори рада видеть своего внука хотя бы раз в году, а раз уж мы пропустили прошлый год, значит, она ждет — не дождется. Потом, моя мать тоже ждет, когда я навещу ее.

Я взглянул на маму. Казалось, она уже закипает. И так каждый раз, когда речь заходит о «его» матери. Жаль, что она не понимает его чувств, а ведь она так долго была сиротой сама. Может быть, уже забыла. — Я бы лучше захотел в Диснейленд, чем в рай! — провозгласил Барт. — Мне кажется, я никогда, никогда не нагляжусь на Диснейленд.

— Я знаю это, — сухо сказал папа. Но душа Барта недолго была ублажена, и он снова начал жаловаться, как ему не хочется ехать на восток.

— Мама, папа, я не поеду! Две недели навещать старых бабушек и старые могилы — это слишком долго!

— Барт, — резко сказала мама. — Недопустимо выказывать такое неуважение к усопшим. Твой собственный отец — один из тех, чьи могилы ты так не желаешь посетить. Твоя тетя Кэрри лежит там тоже. Тебе придется поехать с нами и на кладбище, и к Мадам Марише тоже, хочешь ты этого или нет. А если ты еще раз откроешь рот, я отменю Диснейленд!

— Мама, — постарался переменить тему Барт, — отчего это твой папа, который умер в Пан…

— Барт, Пенсильвания, а не «па».

— …в Пенсильвании — отчего фотография его так похожа на нашего папу?

В глазах ее вспыхнула боль. Я заговорил, желая смягчить раздражение, которое Барт вызывал во всех без исключения.

— Слушай, мам, ведь Доллангенджер — это какая-то насмешка, а не фамилия. Бьюсь об заклад, ты была рада, когда от нее избавилась.

Она взглянула на фотографию доктора Пола Шеффилда и тихо сказала:

— Да, когда я стала миссис Шеффилд, это был счастливый день.

Теперь отчего-то огорчился папа. Я уселся поглубже в кресло. Все вокруг них, казалось, напоминало им о прошлом, которого я не знал: тени в углах, сам воздух… Мне уже четырнадцать, а я все еще ничего не знаю о жизни.

И о своих родителях тоже.

Наконец, пришел день, когда отделка особняка закончилась. Тогда в старый дом пришли женщины-уборщицы, которые отскребли полы и вымыли стекла в окнах. Рабочие суетились, собирая инструмент, так что мы воспользовались суетой, чтобы спуститься с дерева и подглядеть в окна, а потом опять быстро побежали обратно, чтобы нас не увидели. Мы чинно уселись на стене, будто пай-мальчики.

— Значит, она приезжает! — в возбуждении шептал Барт. — Она может приехать в любой момент, эта старая леди!

Дом был так великолепно отделан и обставлен, что мы ожидали увидеть кого угодно, но только страшно важную персону: кинозвезду, жену президента… Однажды, когда папа уехал на работу, мама — за покупками, а Эмма, как всегда, была занята на кухне, мы увидели огромный черный лимузин, который свернул на дорожку к соседнему владению. Более старая, но тоже шикарная машина следовала за ним. Двумя неделями раньше дорожка была разровнена и залита асфальтом, поэтому теперь она казалась гладкой и блестяще-черной. Я сделал знак Барту, чтоб он попридержал свои восторги. Мы устроились славно: вокруг нас разросшаяся листва образовывала занавес, за которым нас не было видно, а мы видели все.

Медленно-медленно шофер подрулил к дому. Потом вышел и открыл дверцу, чтобы высадить пассажиров. Мы наблюдали, затаив дыхание. Наконец, мы ее увидим — эту богатую леди; такую богатую, что она может позволить себе все!

Шофер был молод, и выражение лица его было приятно-веселое. Даже издалека было видно, что он красивый малый, но человек, который вышел из лимузина, был стар и вовсе не красив. Он удивил меня своим видом. Нам же четко сказали: она одна, и у нее много слуг.

— Смотри, — прошептал я Барту, — наверное, это ее дворецкий. Но я никогда не думал, что дворецкие ездят в той же машине, что и хозяева.

— Ненавижу их за то, что они въехали в наш дом!

Худой старый дворецкий протянул руку, чтобы помочь выйти старой леди. Но она игнорировала его и оперлась о руку шофера. Бог мой! Она вся была одета в черное, и вся была закутана, как арабская женщина. Даже лицо ее и волосы покрывала черная вуаль. Может, она вдова? Или мусульманка? Выглядела она очень таинственно.

— Ненавижу черные длинные платья. Ненавижу старух, которые закрывают лицо вуалью. Ненавижу все эти тайны, — бормотал Барт.

Все, что я мог — наблюдать, заинтригованный, как женщина движется к дверям дома, и движется достаточно грациозно, если она старуха. Даже отсюда видно было ее неприкрыто-пренебрежительное отношение к дворецкому. Смотри ты — и тут тайна.

Она не спешила и внимательно все оглядывала.

Очень долго задержала свой взгляд на белой стене, на нашем доме. Я знал, что кроме крыши, там вряд ли что-то было видно. Много раз прежде я стоял на том месте и не видел ничего, кроме крыши и трубы. Наши комнаты могли быть видны только с ее второго этажа. Я бы посоветовал маме посадить побольше высоких деревьев около стены.