Сквозь Тьму и… Тьму

Упомянув имя бога в таком своеобразном соседстве с пикантными фрагментами ослиной анатомии (и ничуть этим не смутившись), старший Толкователь Караал немедленно налил Леннару вина в довольно вместительную чашу. Леннар подумал, что едва ли его собираются отравить. Скорее всего, этот веселый жрец в самом деле желает, чтобы он, невольный гость Храма, немного расслабился, стряхнул напряжение. Конечно же он преследует какие-то свои цели. Ну и ладно!.. Леннар выпил. А что!.. Вино оказалось отличным на вкус, терпким, сладковатым, приятное опьянение тотчас обволокло голову, в теле поселилась ласковая, бархатная истома. Отличное винцо у храмовых сидельцев, ничего не скажешь!

— Еще! — неожиданно для себя попросил Леннар.

Жрец Толкователь посмотрел на него, кажется, с явным одобрением. Тотчас налил еще, да и себя не забыл. Цензор отвернулся к стене. Кажется, он понял бесплодность своих попыток как-то регламентировать бурную деятельность брата Караала. Толкователь посмотрел на Леннара чуть исподлобья, испытующе, а потом, опрокинув свою чашу в широкий рот, махнул рукой и выговорил:

— Кем бы ты ни оказался… ладно! Приступим. Пей, пей!

И, не дожидаясь, пока Леннар допьет, он надвинул ему на лоб какую-то черную «диадему», гладкую и прохладную на ощупь. Леннар пил вино — и вдруг почувствовал, как его висков и ушей касается что-то мягкое, и… Пролилась приятная музыкальная трель. Леннар поставил чашу и вскинул глаза на старшего Толкователя. Тот смотрел на испытуемого застывшим взглядом, чуть полуоткрыв рот. Из пальцев брата Караала вывернулась и упала на пол чаша, лопнула с легким всхлипом.

— Боги мои! — вырвалось у Толкователя. — Да разве… о боги!

Какое-то смутное, не оформившееся, но готовое вот-вот выпорхнуть наружу чувство УЗНАВАНИЯ, осознания того, что с ним такое уже бывало, наполнило Леннара. Он повернул голову и, поймав в темном стекле витража собственное отражение, замер от изумления. Над его головой, рисующейся в стекле всего-то навсего неясным темным силуэтом, появилось какое-то сияние, похожее на открывающий лепестки цветок. Оно оказалось мгновенным, почти неуловимым для глаза и тотчас же погасло, и Леннар принял бы его за последствие распития вина… если бы не остановившиеся мутные глаза и перекошенное лицо брата Караала. Толкователь поспешно оглянулся, быстро сорвал с Леннара «диадему» и положил на стол.

— Так, — повторял он, — вот так!.. Ага… хорошее вино, а?

Вероятно, это было первым, что пришло явно растерявшемуся Толкователю в голову. Леннар машинально отозвался:

— Да, хорошее.

Брат Караал прикрыл правой рукой глаза, некоторое время сидел неподвижно. Когда отнял руку от лица, он выглядел несравненно более умиротворенным. Только в глазах блестели какие-то беспокойные, шальные искорки. Впрочем, Леннар был не в том состоянии, чтобы пристально вглядываться в черты лица высокопоставленного служителя Храма.

— Что такое, брат Караал? — осведомился Цензор.

— Мм… да так. А куда подевался ваш… этот… собрат?

— У него появились чаяния, сопряженные… — уныло завел Цензор, но Караал махнул рукой, давая понять, что дальше слушать не намерен.

Он долго смотрел на Леннара, а потом произнес:

— Вот что… придется тебе пройти серьезное испытание. Последнее. Как вчера, только… страшнее. Я и вчера-то сомневался. К другому я не стал бы его применять, потому что… потому что очень тяжело выдержать его. Но ты… ты или выдержишь, или…

— Или? — переспросил чуть хмельной Леннар.

— Или сойдешь с ума и умрешь во тьме, — выговорил брат Караал, и сумрачным, отвердевшим и даже жестоким стало его широкое бородатое лицо, почти все время лучившееся озорной улыбкой.

Леннар судорожно вытянул вперед обе руки.

В то же самое время, когда Караал во второй раз испытывал Леннара с его «затемненной» памятью, уже известный нам старший Ревнитель Гаар вошел в свои покои. Он огляделся по сторонам и произнес вслух:

— Так! А где же этот негодник Бреник? Я же распорядился, чтобы он пришел убирать мои апартаменты! Задница трехглазого и двуязыкого Киллла, покровителя всех лжецов и болтунов, а не послушник!!!

Омм-Гаар энергично прошелся по своим покоям, выставив вперед массивное брюхо и тряся складками просторного храмового облачения. Прицепленный к алому поясу Ревнителя кинжал угрожающе покачивался в ножнах. Не обнаружив в своих апартаментах ничего похожего на какое-либо живое существо, не говоря уж о таком приметном, как человек, он уселся на краешек просторного ложа и, подперев рукой подбородок, пробурчал:

— Ну ничего… от меня еще никто легко не отделывался. Он же не Толкователь, у него нет права неприкосновенности. Так что я могу прикасаться к нему сколько душе угодно!