Сквозь тьму с О. Генри

А потом был мой первый прием пищи: вонючая бурда, прогорклое мясо, мириады мух, готовых сожрать тебя живьём, как только ты входил в столовую. Я втиснулся на табурет между двумя потными неграми, больше похожими на горилл, чем на людей.

Помещение наполняли стук жестяных плошек, шарканье ног; там и сям народ тянул вверх руки, прося у охранников хлеба — и всё это в полном молчании. Проклятая, давящая, жестокая немота — вот удел узников каторжной тюрьмы.

Перед каждым на столе стояла жестяная миска с аппетитным варевом: мушиные черви в жиже. Меню венчали кусок хлеба и блюдечко мух, плавающих в мелассе[24]. Я не привычен к разносолам, но при виде этих отбросов меня чуть не стошнило.

Напротив меня,сгорбившись и уткнувшись чуть ли не носом в свою тарелку, сидел плотный, краснолицый человек и возил ложкой в вонючей бурде. Он поднял два пальца. К нему подошёл дежурный — с шеи у него свисал на верёвке котелок. Одним ловким движением он набрал половник этого дерьма и с размаху вывалил его краснорожему в тарелку. Каждый раз, когда дежурные выдавали узникам еду, они делали это с размахом, так что ошмётки мяса и брызги летели во все стороны. Так и в этот раз — стол был узкий, и мне заляпало всё лицо. В одно мгновение я вскочил на ноги. Мой сосед-негр дёрнул меня вниз.

— ’Лассу не бу’шь? — спросил он. Я подвинул ему десерт из мух в сиропе.

Он сунул в тарелку большой палец, выковырял оттуда мух, размазал их по столу и принялся за мелассу.

В свою первую ночь в камере я чувствовал себя так, словно был забыт всем миром. Камера представляла собой каменный склеп четыре на восемь футов без окна. Единственную возможность для вентиляции предоставляла решетчатая дверь, ведущая в закрытый коридор. На деревянных нарах валялись два соломенных тюфяка — в этой душной норе я обретался не один.

В камерах не было никакого санитарного оборудования. В субботу вечером людей запирали и держали в этих клетках до утра понедельника. Двое мужчин спали, дышали, топтались по головам друг у друга на пространстве четыре на восемь футов в течение тридцати шести часов, что превращало этот склеп в истинный ад. Воздуха в камере не оставалось, его заменяла страшная, невыносимая вонь.

В утро следующего понедельника я решил, что с меня хватит, пора перебираться куда-нибудь в другое место. Мне дали работу в отделе перемещений — такая честь выпадала не каждому заключённому, а меня вот определили на должность клерка на следующий же день после моего прибытия. В мои обязанности входила проверка наличия на месте каждого человека, регистрация перемещений заключённых из одной клетки в другую и учёт всех, кто вышел на волю. Ни один служащий не мог покинуть стены тюрьмы, пока каждый из узников не был учтён как дóлжно.

Один из тюремных корпусов назывался «Домом банкиров» и был предназначен для привилегированных заключённых. Эти акулы финансового бизнеса были все поголовно джентльменами. Они не грабили поездов, рискуя своей шкурой за добычу в двадцать-сорок тысяч долларов. Они занимались грабежом, не марая рук, удобно разместившись в мягких креслах в добротно обставленных конторах. Они были вежливы и обходительны, кладя в собственный карман денежки, доверенные им всякими работягами, мелкими инвесторами да девушками, зарабатывающими себе на жизнь честным трудом.

Они давили каблуками сотни борющихся за выживание семей, но при этом тщательно мыли руки, которые были по локти в крови. Эти джентльмены иначе, чем на миллионы, не разменивались.

Они считали себя заслуживающими внимания — и они его получали.

Камеры в «Доме банкиров» были ну просто шикарными салонами по сравнению с клетками в том блоке, куда поместили меня. В них были зеркала, на дверях висели шторы, а пол устилали ковры. Одна из этих роскошных гостиных освободилась — занимающий её уважаемый узник вышел на свободу. Вот я и перевёл себя на его место.

Когда я утром появился на светском променаде в своем новом жилище, моя грубая ковбойская рубашка так и напрашивалась на комментарии: все «банкиры» занимали в тюрьме должности клерков, им было разрешено носить белые сорочки. Один из них — элегантный, с холёным, полным лицом, обратился ко мне с истинно южной обходительностью. Он в своё время нагрел свой банк на пару миллионов.

— Доброе утро, са’. Вы «банкир», я так полагаю?

— Да, — ответил я.

— Из Национального? — Его интересовало, не коллеги ли мы.

— Не совсем. Моя деятельность распространялась на все банки подряд. А вы, если не ошибаюсь, казнокрад? — Последнее я произнес полуутвердительно.

Магнату из Нового Орлеана моё определение не понравилось. Его ухоженное личико приняло приятный багровый оттенок.

— Я... мм...

— Да, са’, вот и я то же самое, — ответил я.

— Должно быть, здесь какая-то ошибка, — высокомерно проронил он.

— И я так думаю. Пойду-ка я обратно к конокрадам, там мне самое место. По крайней мере, буду среди джентльменов.

Моё отбытие из «Дома банкиров» произошло куда раньше, чем я ожидал — давешний завистливый собеседник накапал. Я предстал пред очи заместителя начальника тюрьмы.

— Кто тебя перевёл? — накинулся он на меня.