Сквозь тьму с О. Генри

— Ну разве это не чудесно — придумать какую-нибудь весёлую мелодию для Майлса? — Когда Портер включал свой низкий, бархатный шёпот, самый его легкомысленный комментарий покрывался налётом некоей мистической тайны. Я всегда чувствовал себя конспиратором, когда он разговаривал таким чарующе-вкрадчивым тоном. — Ведь вам же известно, насколько высоко Майлс ценит всяческие ноты, а особенно банкноты!

Портер частенько рассказывал мне о своих музыкальных подвигах в Остине. Говорил, что они с друзьями организовали группу певцов.

— Мы бродили по всему Остину и пели серенады под каждым окном, за которым жила какая-нибудь красотка.

Играть, петь, сочинить сонет, нарисовать карикатуру — что за блаженное времяпрепровождение! И такой могла бы оказаться вся его жизнь, если бы не непозволительное легкомыслие, сыгравшее с ним плохую шутку в его бытность банковским служащим.

— Даже не представляю себе что-нибудь лучше, — говорил он, — чем с арфой через плечо бродить от зáмка к замку, проводя жизнь в обществе муз. Темница у нас уже имеется, не хватает лишь прилагающегося к ней зáмка и подъёмного моста. Как было бы прелестно сидеть в серебряном свете луны и сзывать фей волшебными песнями! А потом откинуться в высокую траву и предаться чудесным мечтам, в которых мир представал бы совсем другим, а не таким грязно-коричневым и мрачным, какой он на самом деле.

В тот вечер Портер был в особенно приподнятом настроении. В его сердце ожила надежда, и он её заботливо лелеял и стремился поделиться с другими. Ему была оказана честь, к которой стремился любой заключённый.

В дверь почты тихонько стукнули. Билли открыл, принял что-то от стоящего снаружи заключённого и аккуратно закрыл дверь. Он протянул мне карточку. На ней собственным почерком Билла Портера было выписано его имя, а пониже шёл рисунок, изображающий кабинет кастеляна.

— Кто это принёс? — спросил я.

— Билл. Он стоит там, снаружи. Впустить, что ли? — Рейдлер сегодня капризничал.

Стук в дверь повторился. Я открыл.

— Джентльмены, к чему такие строгости? — Портер торжественно перешагнул порог, с преувеличенно важным видом расправив плечи. — Позвольте проинформировать вас, что я поменял место жительства. На этой карточке вы найдёте сведения о моей нынешней резиденции. Я перебрался туда сегодня.

В его лёгкой болтовне слышалось какое-то новое воодушевление. Портера назначили секретарём к тюремному кастеляну — лучшая должность в кутузке, не считая секретаря начальника. Она давала ему возможность выйти за тюремные стены — кабинет кастеляна находился на противоположной стороне улицы. Одним торцом здание, в котором располагалось новое место службы Портера, упиралось в речной берег.

— Полковник, внимайте и завидуйте! — тихонько засмеялся Билл. — Мой стол стоит у окна — большой стол с выдвижными ящиками... И у меня будет сколько угодно книг — и каких только захочу. Там никто не помешает мне читать и предаваться высоким размышлениям. Вот теперь я примусь за дело по-настоящему!

Портер намекнул на своё стремление стать писателем! Такое случалось очень редко. Мы разослали несколько его рассказов по разным редакциям, но Билл всегда давал нам понять, что писал их лишь для собственного удовольствия. На новой должности он мог развернуть свои таланты по-настоящему. Так оно и случилось: Портер каждую свободную минуту отдавал «упражнениям», как он это называл.

Мы теперь частенько разговаривали о литературе, её значении и целях. Я ведь пользовался ещё большей свободой, чем Билл — я работал секретарём у самого начальника Дарби; мне удалось избавиться от тюремной робы, и к тому же я имел возможность общаться со всякими высокопоставленными посетителями.

— Вид у меня не совсем презентабельный, — намекнул я как-то Дарби. — Надо бы мне как-то соответствовать своей должности...

Дарби окинул меня взглядом.

— Точно. Ступайте-ка на вещевой склад и подберите себе самый лучший костюм.

Он имел в виду — самый лучший костюм из тех, что предназначены для заключённых. Я же выбрал отличный шерстяной отрез и заказал себе такой наряд, что и самому губернатору не стыдно было бы в нём показаться на людях. Увидев меня не в арестантских полосках, Дарби ахнул.

— Великолепно, — сказал он, и после этого я больше никогда не носил робы.

Почти каждый вечер Портер пересекал улицу и приходил к нам с Билли в гости. Мы часок болтали, начиняя Билла по самую макушку рассказами из своего бандитского прошлого и просвещая его в области воровского жаргона. Он всегда был восторженным слушателем. Из наших баек он черпал идеи для своих рассказов, но никогда не использовал то, что слышал, не переработав на свой манер.

— Полковник, вы вполне могли бы потрясти мир, — заявил он однажды.

— Как — подложив хорошую порцию динамита?

— Ну что вы, полковник. Просто вы знаете бездну всяких историй. Могли бы показать жизнь во всём её многообразии.