Сквозь тьму с О. Генри

И чтобы эти потомки ничтожней слизи осмеливались смотреть на него сверху вниз?! Нет, эта мысль была ему нестерпима. Он считал себя ровней кому угодно. Его яростная, честная независимость не стала бы ни от кого терпеть покровительственной снисходительности!

— Я ни перед кем не собираюсь склонять голову. Когда выйду отсюда, буду вести себя дерзко и свободно. Никому не позволю занести над моей головой дубину с надписью «для бывших заключённых»!

А я отвечал:

— Другие говорили абсолютно то же самое. — Я чувствовал, что позиции Портера не хватает смелости. — Но всегда находится какой-нибудь охотник за чужими тайнами. Боюсь, вам не избежать этой опасности.

— А кому в голову придёт выходить на охоту, если никто не узнает, что вы когда-то были не человеком, а номером таким-то? — парировал Портер, недовольный тем, что ему приходилось защищаться.

Но как ни странно, каждый день случалось нечто такое, что, казалось, подтверждало правоту Портера.

Люди выходили на свободу, а в течение нескольких месяцев снова оказывались там, откуда вышли. Прошлое становилось их бичом — они не могли избежать его хлёстких ударов. Как раз через несколько недель после того, как я рассказал Портеру историю Салли, мрачная трагедия, случившаяся с Козлом Фоули, ввергла нас всех в огненную геенну ярости и бешенства.

Несчастья, выпавшие на долю Фоули, произвели на Портера огромное впечатление. Этот инцидент стал непосредственной причиной распада «Клуба отшельников».

Прошло три недели после того, как Портера перевели в кабинет кастеляна, и за всё это время он ни разу не явился на наш воскресный обед. В его отсутствие настроение у нас было столь же унылым, какое вызывает холодный дождь Первого мая. Без него в клубе не было жизни — даже балагурство Билли Рейдлера не могло развеять печальную атмосферу.

Папаша Карно, обнаружив свою салфетку сложенной не так, как ему хотелось, разбрюзжался не на шутку, а Луизе не удалось пуститься в спор относительно Творения: он начал было распространяться о расчленении Вечности, но ему никто не отвечал.

Я воспринял отсутствие Билла как личное оскорбление — словно меня забыл мой лучший друг.

И на четвёртое воскресенье мы опять уныло сидели за своей жалкой трапезой. Никто даже не потрудился разжиться к обеду беконом.

В мои обязанности обычно входила добыча мяса для жаркого: я подкидывал охраннику на пищевом складе почтовых марок на пару долларов, и этот ревностный государственный служащий разрешал мне поживиться у него в закромах всем, что смогу унести.

Но теперь на службу поступил новый охранник, и на нём я опасался применять свою тактику. Луиза оказался не более везуч, чем я, так что нам пришлось довольствоваться прелой картошкой, консервированными бобами да чёрствыми пончиками.

— Где мистер Билл? — ворчал старый Карно. — Неужели получив повышение, он так возгордился? Во имя Юпитера! Да было бы ему известно, что имя Карно — одно из достойнейших в Новом Орлеане! — кипятился он и брызгал слюной.

— Мистер Карно, имя может служить вам рекомендацией, чтобы войти в дома элиты, — попытался я урезонить его. — Но у Билла Портера другие критерии выбора знакомых. Ему на ваши титулы наплевать!

Я подошёл к окну и окинул взглядом тюремный двор — надеялся, что увижу Билла, спешащего к нам. И уже было потерял надежду, когда вдруг увидел его представительную фигуру, торопливо, но со спокойным достоинством сворачивающую в проулок между корпусами.

— Уважаемые товарищи! — обратился он к нам. — Принимайте обратно вашего заблудшего транжиру вместе с его жирной ляжкой.

Серые глаза Портера сверкнули, и он начал вытаскивать на свет божий содержимое своих карманов — вполне достаточно, чтобы загрузить целую тачку. Здесь были и французские сардины, и ветчина, и зелёный горошек, и тушёный цыплёнок, и уже не упомню какие разносолы и деликатесы.

Мы взирали на это великолепие с тем же чувством, с каким, наверно, взирал нищий Лазарь на особо жирную косточку, перепавшую ему со стола богача.

Это было радостное воссоединение.

И это было последнее заседание «Клуба отшельников». Между его членами постепенно разгоралась горькая вражда. Случай Козлом Фоули и позиция, занятая Портером в этом деле, положила конец единственной приятной стороне жизни в тюрьме.

Есть люди, победить которых может только смерть. Они не отступят ни перед чем, даже если расплатой за свободомыслие будет сама жизнь. Люди этого типа в тюрьме имеют не больше шансов на выживание, чем не желающий подчиняться приказам рядовой — в армии.

Они не могут смириться с безжалостным тюремным распорядком. Уже в тот момент, когда их головы бреют, а на грудь вешают номер, становится ясно, что это — не жилец. Человек, не желающий согнуться, будет сломан. Таков неизбежный закон каторги.

Тюремный охранник не потерпит непослушания — оно пробуждает в нём зверя. В нашей тюряге имелся отличный способ управиться с неуправляемыми. Он назывался «падающий молот»[31] и находился, естественно, в слесарной мастерской.