Сквозь тьму с О. Генри

Я был единственным, кто навещал Дика. Его часто называли «шилом в заднице» за его беспокойный характер, а также за то, что он был сущим гением по части механики. Он лежал и выкашливал остатки своей жизни, и всё же по-прежнему был самой мягкой и незлобивой душой во всей тюрьме. Он взирал на свои страдания и грядущую смерть, как зритель в театре смотрит пьесу. Иногда на него вдруг находило нечто странное. Однажды он обратился ко мне с необычной задумчивостью в голосе.

— Эл, как ты думаешь, для чего я родился на свет? — спросил он. — Вот как бы ты сказал — жил я или не жил?

Я не нашёлся что ответить. О себе я бы мог сказать — я жил и получил массу радости от жизни. А вот Дик… Но он моего вердикта и не ожидал.

— Помнишь журнал, что твой друг Билл сунул мне? Я прочитал его от корки до корки. Он мне ясно показал, чего я стою. Он рассказал, какой должна быть настоящая жизнь. Мне тридцать шесть лет, и я умираю, даже и не начав жить. Вот, посмотри сюда, Эл.

Он протянул мне клочок бумаги, на котором в столбик были выписаны короткие фразы.

— Это то, чего я в жизни не сделал. Вот подумай об этом, Эл. Я никогда не видел океана, никогда не пел, не танцевал, никогда не был в театре, никогда не видел по-настоящему хорошей картины, никогда не молился от души… Эл, ты знаешь — я никогда в жизни не разговаривал с девушкой! За всю жизнь ни одна из них не улыбнулась мне. Вот я и хотел бы понять, зачем родился.

Однажды выдалась неделя, когда у меня было столько работы, что я не смог выкроить времени, чтобы навестить Дика. Как-то очень поздно вечером я заглянул в почтовое отделение перекинуться словцом с Билли Рейдлером. По дорожке в сторону морга, насвистывая, шёл негр, громадный детина, возивший туда трупы. Обычно мы с Билли выглядывали, спрашивали имя покойника, и на этом наше любопытство истощалось. Страдания и смерть были для нас делом привычным. Но в эту ночь негр стукнул в окно.

— Масса Эл, ни в жись не додумаетесь, кого я сёдня везу в дохляцкую.

— Кого, Сэм? — в один голос спросили мы.

— Маленького Дика Прайса.

Маленький Дик был небрежно брошен на каталку — в старом драном рубище, голова свесилась с одной стороны, ноги — с другой… Сэм со стуком покатил дальше, в морг.

Я в ту ночь остался у Билли. Мы оба любили Дика. Не могли уснуть. Билли вдруг сел на кровати.

— Эл, спишь? — окликнул он.

— Какое там.

— О Боже, дрожь пробирает, как подумаю о бедном маленьком Дике — лежит там, в лохани, совсем-совсем один…

На следующее утро я отправился в морг. Дика уже заколотили в грубый деревянный ящик. Повозка, запряжённая клячей, ждала во дворе, чтобы отвезти безвестного каторжанина на кладбище для нищих. Я был единственный, кто следовал за покойным. Лошадь пустилась рысью, я побежал впереди повозки к восточным воротам. Старый привратник Томми остановил меня.

— Вы куда это, мистер Эл?

— Да вот, хочу проводить друга как можно дальше.

Ворота растворились. Утро выдалось холодное и туманное. Я выглянул наружу. Под деревом, привалившись к стволу, стояла жалкая, сгорбившаяся фигурка, закутанная в старую красную шаль. Она сомкнула ладони, локти прижала к бокам. Руки ходили ходуном вверх-вниз, голова тряслась — это была воплощённая скорбь, такая безмерная, такая страшная, что даже у старого Томми вырвался всхлип.

— Томми, — сказал я, — пойди поговори с ней. Это мать Дика.

— Ох, боже мой, какой ужас! Ах, несчастная она душа!

Повозка загрохотала мимо. Томми положил руку на плечо кучера:

— Эй, придержи-ка, бессердечная ты тварь. Вон там стоит старая мать этого бедняги.

Кучер послушался. Мать бросилась к повозке и заглянула в неё — и увидела лишь заколоченный ящик. Она зашаталась из стороны в сторону, как безумная.

Всё, что у неё было на этой земле — её мальчик, чья трагическая, изломанная жизнь стала её тяжким крестом — умещалось в этом грубом ящике. Повозка двинулась дальше, а дрожащая, сгорбленная фигурка, на которую невозможно было взглянуть без слёз, заторопилась следом, спотыкаясь и чуть не падая.

Общество взыскало свой долг с Дика Прайса и его старой матери до последнего гроша.

Глава XX

Такова настоящая история Джимми Валентайна. О. Генри взял один эпизод из этой горестной жизни и заставил всю нацию смеяться и плакать. Когда бывший заключённый открывает сейф и сестрёнка девушки, которую он любит, спасена от смерти, в воцарившейся напряжённой тишине перед нами не тот Джимми, каким он был в действительности, но тот, каким он должен был быть. И только совсем немногие из тех, у кого в этот момент перехватило дыхание, могли бы лишить Дика его шанса, отказать ему в заслуженном помиловании и обречь на забвение и мучительную смерть в тюремной больнице.

Но не в духе Билла Портера было бы живописать столь мрачную картину. Он обожал счастливые концы. Он даже не стал вдаваться в подробности чисто технической стороны дела — для его лёгкой и жизнерадостной натуры это было бы слишком жестоко.