Сквозь тьму с О. Генри

Он вздрогнул, словно его пронзило электрическим током и глянул на меня так, будто перед ним стоял людоед и угощал его младенческой ляжкой.

— Они таки собираются это сделать? О Господи, что за чёртов ад эта тюрьма! Да я скорее согласился бы, чтобы единственное моё дорогое существо на всём свете умерло у моих ног, чем наблюдать узаконенное убийство этого бедняги. Извините, полковник. — Портер схватил свою шляпу и пошёл прочь из кабинета. — Мне бы хотелось жить по меньшей мере несколько недель после того, как я выйду отсюда.

Как я хотел бы поменяться местами с Биллом! Меня не столько пугал вид самой смерти, сколько церемония, которой обставлялось узаконенное убийство. Но ничего не поделаешь — я обязан был там находиться.

Малыш появился в сопровождении двух охранников, позади вышагивал капеллан с Библией и бубнил что-то себе под нос. Малыш словно потерял контроль над всеми своими мускулами — он, казалось, обмяк, ослаб и еле тащил ноги, а его курносый нос заострился больше обычного.

Его просительные глаза были широко раскрыты — в них застыл ужас. Мальчишеское лицо посерело, подбородок дрожал, я даже слышал, как стучали его зубы. Один из стражников налил большой стакан виски и протянул ему.

Таков был обычай — давать осуждённому выпить перед смертью.

Малыш оттолкнул стакан, напиток пролился на пол. Мальчик потряс головой, его подбородок опустился и задрожал ещё больше.

— Мне ничё не надо, спасибо.

Лицо у него было белое, как мел, перепуганные глаза перебегали со стула на начальника. Тут он увидел меня. Ещё никогда в жизни я не чувствовал себя так мерзко — словно участник отвратительной оргии чудовищ.

— О, мистер Эл, доброе утро, доброе утро! — Он покивал мне, и я увидел на его макушке большое круглое пятно, где волосы были выбриты начисто. Там будет помещён один из электродов. — Я не боюсь, мистер Эл. Помните, я говорил? Не боюсь.

На робе Малыша сзади сделали разрез — чтобы ток свободно прошёл через его тело. Паренька усадили на стул, закрепили локти на подлокотниках, перетянули плечи, подогнали ремни. К оголённым икрам и голове приложили электроды.

Подготовка не заняла много времени, но мне казалось, что это издевательство вовек не кончится. Когда подгонка оборудования наконец закончилась, Малыш, казалось, совсем пал духом — он осел на стуле, будто кости его превратились в желе. Однако его принудили сидеть ровно.

Начальник Дарби выступил вперёд и назвал осуждённого по имени.

— Признайся, Малыш, — сказал начальник. Он говорил с трудом, задыхаясь. — Просто признайся, и я смогу тебя спасти. Исхлопочу тебе помилование.

Но Малыш только смотрел в глаза начальнику и бормотал себе под нос:

— Я не боюсь, я говорил, что не боюсь…

— Признайся! — заорал на него Дарби. — Я тебя тогда вызволю!

Малыш услышал, что ему говорят, и попытался ответить. Его губы задвигались, но ни один из нас не уловил ни звука. Наконец ему удалось произнести:

— Я не виновен. Я не убивал его.

Начальник включил рубильник. Вокруг головы Малыша засветилось голубое пламя — волосы паренька загорелись, а черты лица выступили ярче, будто в сияющей рамке. От проходящего сквозь него чудовищного количества вольт тело Малыша затряслось в конвульсиях — так вибрирует кусок колючей проволоки, если его вырвать из заграждения. С уст его сорвался тоненький визг и затих. Рубильник перебросили обратно. Малыш был мёртв.

Долго в этот вечер мы с Портером не решались заговорить. Вся тюрьма, похоже, погрузилась в скорбь. Заключённые больше не видели Малыша на его любимом месте во дворе, где светило солнышко. Мальчика не стало.

— Полковник, вы питаете какие-нибудь особые надежды относительно царствия небесного? — спросил Портер, поднося ко рту стакан Типо — поставщики опять послали нам ящик дорогого вина.

— Дайте и мне глотнуть, Билл! Тогда я прямо сейчас и окажусь на седьмом небе!

Но Портер даже не улыбнулся. Не то настроение сегодня, чтобы острить.

— Я спрашиваю не о том рае небесном, о котором твердят в церкви. Я спрашиваю вас, Эл: что такое, в вашем понимании, состояние наивысшего блаженства?

— В настоящий момент, Билл, — это землянка подальше в чаще, где я больше не буду видеть человеческих лиц. А ещё — куча скота и лошадей, но чтобы никакого присутствия рода людского, ну, разве что кроме некоторого их порождения в виде книг.

— Нет уж, книги испортят чистоту вашего блаженства. Разве вы не поняли, полковник, что змеем, растлившим первых жителей рая, было Мышление? Адам с Евой и их невезучие потомки до сих пор резвились бы в блаженном ничегонезнании на берегах Евфрата, если бы не любопытство праматери, пожелавшей узнать. Это может стать предметом гордости всех женщин: мамаша Ева была первой революционеркой — из всех живых существ она первой начала мыслить.

Похоже, Портеру самому понравилось собственное остроумное заключение. Он кивнул, подчёркивая силу своей убеждённости.