Сквозь века (СИ)

— Вы пострадали из-за меня, — проговорила я тихо, чуть подавшись вперед и не поднимая глаз, осторожно стерла кровь с груди, даже за пеленой ресниц ощущая, как он смотрит на меня, пытаясь справится с собственным дыханием и не убирая рук от меня.

— Это не страдание. Всего лишь маленькая доля расплаты за то, что я сделал.

— Вам не больно?

— Нет. И если ты будешь так же касаться меня, то готов поднять из могил и оживить всю вашу деревню с сотворения мира.

Его усмешка получилась кривой, а голос оставался хриплый и манящий, поэтому я смутилась, застыв и снова пытаясь прикрыться руками, а еще лучше натянуть наконец на себя лямки и тонкую нижнюю кофту, висящую на руках, но он не позволил, снова обхватив горячими ладонями за запястья, прижимая их к моим бедрам.

Его ресницы дрогнули и опустились вниз вслед за взглядом, мужчина смотрел на мою обнаженную грудь, а я сгорала от стыда, но почему-то не пыталась вырваться из его рук, прошептав, чтобы продолжить хотя бы видимость странной запутанной беседы и попытаться отвлечь его от созерцания меня.

— Говорят, что вы — Чернокнижник…

Колдун чуть усмехнулся, не отводя глаз от меня, и глядя настолько любовно, что казалось, будто я могу ощутить его прикосновения к собственной коже, даже если он не касался меня:

— Сейчас так называют любых отступников от нового единого бога. Тех, кто не принимает новую веру и остается верным старым богам, включая даже бабок-повитух в каждой деревне и поселении.

— Вы — колдун?

— И некромант. Страшно звучит?

— Да.

— Тогда почему ты не боишься? — прошептал он низко, подавшись вперед и не позволяя мне отодвинуться, держа своими руками крепко, но осторожно, когда его губы коснулись моей шеи так нежно, словно он проверял мою реакцию и ждал моих слез и омерзения.

Но ничего этого я не чувствовала.

Затаившись и задержав дыхание, я слышала, как начинает колотиться мое сердце от его прикосновений, когда горячие губы мужчины осмелели и опустились ниже, покрывая поцелуями легкими и чувственными, от которых становилось жарко.

Он завораживал меня.

Вызывал в душе и теле трепет такой силы, что скорее пугало это, чем его черная душа и все те рассказы, которые я слышала о нем.

Мне нравилось его горячее дыхание на моей коже и ощущение этих жарких губ, которые скользили умело и смело.

Мне нравились его сильные руки, которые сжимали меня в какой-то необъяснимой отчаянной нужде.

Мне нравилось его урчание, переходящее в низкий стон, когда мужчина втянул в рот мою грудь, водя языком вокруг соска, играя с ним, и посылая в мое дрожащее тело сотни огненных стрел, которые жалили и плавились в крови с шипением, погружая в негу, куда я ступала несмело, но отчаянно, дрожа и прогибаясь в его руках.

Мне нравилось, как он играл со мной, пробуждая в теле трепет и чувственность, заставляя позабыть о смущении и всем огромном мире, который словно сгинул за пределами этого старого, давно покосившегося стойла.

Я уже не боялась этих пронзительных глаз, в которых всегда была эта одержимая жажда проникнуть в меня и поработить всеми возможными способами, когда я оказалась лежащей на спине под большим горячим телом колдуна, касаясь ладонями его лица и копны черных волос, что рассыпались надо мной подобно каскаду.

Было что-то трогательное и искреннее в том, как он подставлял лицо под мои ладони, собирая мою ласку, чтобы только я касалась его снова и снова, водя кончиками пальцев по каждой тонкой острой черте, отчего весь его облик казался таким холодным и хищным.

Было что-то неведомое и трепетное в том, как он позволял трогать его, словно впервые познал ласку, и теперь не мог отпустить, наслаждаясь и утопая в этом.

Он не пытался больше укусить, даже когда целовал со всей своей жаждой и жаром, вдавливая в себя и иногда содрогаясь всем телом, словно что-то рвалось изнутри, замирая каждый раз, как только я касалась его ладонями, гладя, и сама наслаждаясь этими прикосновениями к большому стройному телу.

До самого рассвета мы целовались, утопая друг в друге, спрятанные от чужих глаз и сплетен, очнувшись лишь когда где-то надрывно закричал петух, и колдун поморщился.

— Ты не можешь ходить при свете дня?

Он тихо рассмеялся, поворачиваясь так, что теперь я оказалась лежащей на нем, и снова обнимая крепко-крепко, словно пришло время отпустить меня и уйти, а он никак не мог этого сделать:

— Я не вурдалак, девочка.

— И не нечисть?

— Не напрямую, — чуть пожал он плечами, все равно оставляя сотни вопросов в голове, когда я вдруг подумала, что уже не боюсь его, кем бы он не был, обласканная и укутанная в его силу настолько, что не могла перестать улыбаться.

За всю мою короткую серую жизнь меня любила только бабушка.

Только она дарила мне свою безграничную любовь и тепло, и в ее руках я пряталась от всего на свете, что пугало или причиняло боль, зная, что она защитит и всегда поможет. Но с ее смертью я словно осталась одна перед разрушительным миром, который ломал, каждый день проверяя меня на прочность.

Не было больше никого, в чьих руках я могла бы найти покой и утешение, чтобы просто почувствовать, что я не одна.

…до него.