Сквозь волшебную дверь. Мистические рассказы

Однако даже самые легкомысленные из волокит рано или поздно попадают на чей-то крючок, так произошло и с Джоном Ванситтартом Смитом. Чем глубже он уходил в дебри египтологии, тем больше его захватывала безбрежность горизонтов, открытых перед исследователем, и важность темы, которая проливала свет на один из первых очагов человеческой цивилизации на земле и зарождение большинства современных форм искусства и науки. Мистер Смит находился под таким впечатлением, что вскоре женился (избранница его была автором научной работы о шестой династии{475}) и, обретя таким образом базу для дальнейших исследований, приступил к сбору материалов для работы, которая соединила бы в себе научность Лепсиуса{476} с вдохновенностью Шампольона{477}. Подготовка к этому magnum opus[52] повлекла за собой многочисленные торопливые посещения прекрасной египетской коллекции Лувра{478}, и во время последнего из них (это не позднее середины прошлого октября) с ним случилось в высшей степени странное и необычное происшествие.

Поезда в тот день опаздывали, Английский канал{479} штормило, поэтому в Париж ученый прибыл утомленным и несколько раздраженным. Зайдя в свой номер в Отель де Франс на Рю-Лаффит, он бросился на диван, чтобы отдохнуть пару часов, но, поняв, что заснуть не удастся, намерился, несмотря на усталость, идти в Лувр, выяснить то, ради чего он приехал, и вечерним поездом вернуться в Дьеп. Составив план действий, он надел пальто (день был ненастный, накрапывал дождь) и, пройдя по бульвару Итальянцев, вышел на Авеню де ль’Опера. Оказавшись в Лувре, где все ему было хорошо знакомо, ученый торопливо прошел к собранию папирусов, ради которого и проделал весь этот путь.

Даже самые близкие друзья, почитатели Джона Ванситтарта Смита, не назвали бы его красивым человеком. Его большой похожий на клюв нос и выпирающий подбородок отличались остротой и даже пронзительностью не меньшей, чем та, которая была свойственна его уму. Голову он держал по-птичьи и так же по-птичьи выбрасывал ее вперед, когда приводил свои доводы и возражения, не соглашаясь с собеседником. Стоя перед витриной в пальто с поднятым до ушей высоким воротником, он сам видел в отражении, насколько чуднó выглядит, и все же ученый вздрогнул от неожиданности, когда за его спиной громкий голос отчетливо произнес по-английски:

– Ну и видок у этого парня!

Мелочного тщеславия, проявлявшегося в нарочитом пренебрежении к своему внешнему виду, у ученого было хоть отбавляй, поэтому он лишь плотнее сжал губы и стал всматриваться в один из папирусных свитков, проклиная в уме всех английских туристов, вместе взятых.

– Да, – произнес второй голос, – действительно, странный тип.

– А вам известно, – сказал первый голос, – что тот, кто слишком долго рассматривает мумий, сам становится похож на мумию?

– В самом деле, у него египетский тип лица.

Тут Джон Ванситтарт Смит круто развернулся, намереваясь пристыдить своих соплеменников парой едких замечаний, но с удивлением и, надо сказать, облегчением увидел, что разговаривавшие молодые люди стоят к нему спиной и смотрят на одного из служителей музея, который натирал медные таблички в другом конце зала.

– Картер уже ждет нас в Пале-Рояль{480}, – сказал один из туристов, взглянув на свои часы, и они, гулко стуча каблуками, ушли, оставив ученого наедине с его работой.

«Интересно, что эти болтуны называют египетским типом лица?» – подумал Джон Ванситтарт Смит и чуть подался в сторону, чтобы получше рассмотреть лицо служителя. Когда это ему удалось, он вздрогнул: действительно, такие лица за время его исследований стали ему очень хорошо знакомыми. Величавые черты, широкий лоб, округлый подбородок, смуглая кожа – именно так выглядели бесчисленные статуи, саркофаги и картины, украшавшие стены зала.

Это не могло быть простым совпадением. Этот человек несомненно был египтянином.

Да что там говорить, одного взгляда на угловатые плечи и узкие бедра было достаточно, чтобы в этом не осталось сомнений.

Джон Ванситтарт Смит нерешительно направился к служителю, намереваясь поговорить с ним. Он был не из тех людей, которые легко вступают в разговор, к тому же ему с трудом удавалось придерживаться золотой середины между покровительственным тоном и панибратством. Когда он подошел ближе, человек повернулся к нему боком, но все так же не отрывал взгляда от своей работы. Ванситтарту Смиту, который продолжал рассматривать этого человека, вдруг показалось, что во всем его виде есть что-то нечеловеческое и противоестественное. Кожа на виске и скуле его блестела, как натертый пергамент. Она была полностью лишена пор. Невозможно было представить на этой совершенно сухой поверхности хоть каплю влаги. Однако от лба и до подбородка она была испещрена бесчисленным количеством мелких морщин, которые пересекались и извивались так хаотично, словно природе вздумалось проверить на нем, насколько запутанный и хитрый узор ей под силу создать.