Сквозь время

Логика Траха крушила мои возражения. Я тщательно искал доводы.

— Но это еще не все, — уверенно продолжал Трах. — Самое главное, что скорость сновидений огромна. В течение нескольких секунд вы можете увидеть то, на что в кино вам понадобились бы часы. Вспомните ваши сны. Вы видели их по утрам, и они не мешали вашему отдыху…

Это был разгром. У меня оставался только один довод:

— Сны — это уход от действительности. Что-то вроде видений курильщиков опиума. Нехорошо…

Трах нахмурился, лицо его стало злым.

— Вот, вот! И это мне не раз приходилось слышать. Бред! Мы уходим от действительности при обычных хаотических сновидениях. В них и в самом деле есть нечто общее с видениями курильщиков опиума. Но управляемый, программный сон совсем не отрывается от действительности, не подменяет ее. Или, если хотите, подменяет точно в такой же степени, в какой подменяют кино, телевизор, театр…

Больше у меня не оставалось возражений. Формально я был разбит. Но какое-то внутреннее сопротивление осталось, и сдаваться я не хотел.

Трах смотрел в окно. Мокрые ветви клена бились о стекло. В открытую форточку врывался порывистый ветер. Изредка, разрывая тишину, доносился лай собаки. Обычный дождь, обычные звуки, даже обычная обстановка комнаты восстанавливали меня против совершенно необычных, и, по-моему, все-таки фантастических идей Траха.

Мы долго молчали. Наконец Трах начал говорить. Он говорил вполголоса, не оборачиваясь ко мне.

— В сорок первом году я был в Ленинграде. Наша рота дралась под Пулковом. Четыре месяца была такая обстановка, что я не мог вырваться в город. А когда это мне удалось… В общем, отец и мать погибли… Сестру успели эвакуировать на Большую землю. Почти полгода я ждал первое письмо. Сейчас все это как-то сгладилось, а тогда… Даже сырая траншея стала уютной, когда в руках оказался маленький бумажный треугольник. Катя жила на Урале. По вечерам училась в школе, днем работала на строительстве… Потом письма приходили часто. Я как-то ожил, начал смеяться, даже воевал лучше. Друзья шутили: у тебя, мол, стратегические способности начали проявляться… В ноябре сорок третьего года меня ранили. Рана пустяковая — осколок мины застрял в мякоти руки, — но почему-то долго не заживала. Пришлось кочевать из госпиталя в госпиталь. Выписался в апреле — и сразу на Урал. Хотел приехать к Первому Мая, даже подарки вез с собой. Да, приехал… Вы ведь знаете, Константин Петрович, как тогда люди работали: от станка не оторвешь, инструменты из рук не вырвешь… Катя была уже бригадиром каменщиков. Заканчивали они кладку заводского корпуса. По десять–двенадцать часов работали. А вечерами Катя сидела над учебниками: экзамены приближались… Человек, знаете, странное существо: пока есть работа — работает, нет работы — сразу чувствует накопившуюся усталость. Получился перебой с подачей раствора, кладка приостановилась, и Катя заснула. Как дальше произошло, я даже не расспрашивал. В общем, сорвалась она с лесов…

Мы не зажигали света. В комнате давно было темно, и от этого голос Траха казался особенно печальным. Дождь прекратился. Блеклый свет луны, пробив тучи, отражался в капельках воды на листьях старого клена.

— Не помню, как прошел этот отпуск, продолжал Трах. — Я где-то жил, с кем-то говорил, куда-то ездил. Я сделал открытие: люди спят. Раньше это казалось до того привычным, естественным, что я не обращал внимания. Спит человек, ну и пусть спит! Но вдруг я увидел, что это такое — сон. Вспомнил фронт, вагоны, вокзалы… Вспомнил уставшие лица прохожих… И впервые понял, какую дань природе платит человечество. Го, что было потом, вы знаете. Только через восемь лет я вышел на правильный путь. Но и он оказался извилистым, трудным… И главное — очень дальним. Эксперимент, который я провел над вами, — по счету семьсот шестьдесят восьмой за последние три года. И, как видите, неудачный…

Трах замолчал. Темный силуэт его отчетливо вырисовывался на сером фоне окна. Он стоял, нагнув голову, и трудно было сказать, что выражала эта поза — упорство или безнадежность.

Я тихо вышел из комнаты.

…В эту ночь у меня не было никаких сновидений — генератор Траха не работал. Проснулся я поздно, открыл глаза… и сейчас же зажмурился. В окно падал луч солнца, такой яркий, как будто вчерашний дождь отмыл и отполировал его до блеска.

Я лежал, как лежат спортсмены, расслабив мышцы. Отдыхал и думал. Можно было уехать, можно было остаться — в моем! распоряжении целое лето. Уехать, уехать! Ведь это лаборатория, не дача. Вот если бы я тоже работал… Может быть? Нет. Нет и нет! Я не кролик, не подопытное животное. Я не хочу.

Раздельно, по слогам я повторил: “Не хо-чу”.

Сказал и почувствовал, как в плотные комки стянулись мускулы, что-то во мне сопротивлялось этому решению. “Спокойнее, не волнуйся!” Но спокойствие не приходило. Мир, который открылся передо мной, был миром нового, неизведанного. Будущее коснулось меня своим крылом, а я… Дикарь? Нет. Кролик? Нет. Кролик боится всего непонятного. А человек любит неизвестное. Именно потому он человек…

Так я остался у Траха.