Сквозь всю блокаду

Над пробитой снарядами колокольней церкви висит красный флаг — его водрузил красноармеец 3-го батальона 330-го стрелкового полка М. Г. Губанов, после того как 37-миллиметровая пушка, стрелявшая с этой колокольни, была разбита прямым попаданием из орудия, которое наши артиллеристы подкатили вплотную к церкви. В подвале церкви бойцы роты Гаркуна еще дрались с последними автоматчиками из той полусотни «смертников», что засела здесь, а Губанов уже спускался с колокольни под приветственные крики «ура!».

Мы остановились возле броневика, над которым его экипаж воздвигал антенну. То был один из девяти броневиков, приданных стрелковому полку подполковника Середина, первым вступившему в город. На этих броневиках пехотинцы прочесывали центральные улицы, истребляя последних, стрелявших из подвалов и окон фашистских автоматчиков, уже окруженных, не успевших вместе со всем гитлеровским воинством предаться поспешному бегству.

Ища коменданта города, мы вернулись к окраинным кварталам и увидели против разбитых цехов ситценабивной фабрики остатки большого немецкого кладбища. Население вместе с бойцами рубило на нем кресты, чтобы стереть с лица земли и эти следы фашистского нашествия. Чуть дальше группа женщин выволакивала из-за забора два скрюченных замороженных трупа эсэсовцев. Красно-черная нарукавная повязка одного из них зацепилась за колья забора и осталась лежать на снегу. Взвалив трупы на саночки, женщины потащили их к месту свалки.

Солнце скрылось за горизонтом. Город погрузился во тьму. В нем не было ни освещения, ни водопровода, в нем не было ничего, присущего каждому населенному пункту. Он был еще мертв.

На перекрестке двух разбаррикадированных улиц регулировщики указали нам полуразрушенный дом, в котором — комендант. Майор Гальмин, комендант, сидел за большим письменным столом против потрескивавшей сухими дровами печки. Два огарка в бронзовых подсвечниках мигали, потому что дверь то и дело приотворялась: с мороза входили все новые люди в шинелях и полушубках. Входили торопливо, каждому было некогда, каждый, хотел как можно скорее решить с комендантом свои неотложные дела.

А он сидел за столом, перебирая пачку принесенных красноармейцам писем, не зная за которое взяться раньше, разрывал один конверт за другим и одновременно отвечал на вопросы хриплым от ночевок на снегу голосом, — худой, усталый, с блестящими от волнения глазами.

Он отвечал быстрыми, точными словами и снова принимался читать письмо вслух всем обступившим его незнакомым людям:

— Костя, у меня не будет ни одного «посредственно»… Папа работает… Папа сложил печку, в комнате у нас стало теплее…

Это было письмо от племянницы из Москвы, и все обступившие стол люди в шинелях и полушубках отвлеклись от своих насущных, не терпящих отлагательства дел и слушали внимательно. Не дочитав письма, майор откладывал его и брался за другое и одновременно, обращаясь к кому-то из тех, кто стоял в темном углу комнаты, отдавал приказание: «Сообщите по радио, в тринадцать ноль-ноль начался артобстрел, методический, выпущено тридцать снарядов!» Едва он заканчивал фразу, окружающие его торопили: «Дальше, дальше-то что пишет племянница?» — и комендант Шлиссельбурга снова брался за письмо.

— Нет, это не то!.. Должно быть письмо от жены, с фотокарточкой — давно обещала. Если без фотокарточки, я и читать не стану!

И наконец, найдя по почерку письмо жены, вытянул его из конверта, и на стол выпал тусклый фотографический снимок.

— Ой-ой-ой, вот этого я ждал! — хриплым шепотом возгласил комендант, склоняясь над свечкой. — И дочка, дочка Галина, год и три месяца ей, я еще ни разу в жизни ее не видел!.. А вы, товарищ лейтенант, возьмите роту и обойдите все землянки вдоль южных кварталов, только саперов возьмите, там мин полно. Ясно? Ясно, ну идите!.. «Поздравляю тебя, Костенька, с Новым годом…» С Новым годом поздравляет меня жена, понимаете? Вот ее фотокарточка!

И фотография пошла по рукам командиров и красноармейцев, а майор смеялся:

— Галиночка-то какая толстая получилась, весь фокус заняла… В Кировской она области, понимаете?

Все, решительно все понимали состояние коменданта. Все были семь суток в бою, все ночевали в снегу, всем остро хотелось писем от родных и друзей… А на стене висел вражеский план сожженного города, а полуразбитый дом вновь заходил ходуном, потому что на заваленных трофеями, залитых кровью улицах опять стали разрываться снаряды. Но никто не обращал внимания на разрывы, все жадно вслушивались в письмо далекой женщины к счастливому мужу…