Сквозь всю блокаду

Надо напомнить, что под склонами Синявинских высот всё болото еще до войны изрыто торфоразработками. Глубокие, выше чем в рост человека, выемки — котлованы, откуда вынимался торф, заполнены грязной, илистой кашицеобразной гущей, покрытой тиной. Эта гуща, как самая злейшая трясина, засасывает каждого рискнувшего вступить в нее бойца; попасть в нее — верная гибель. Передвигаться на десятках квадратных километров такой непролазной местности можно только по узеньким, часто в метр шириной, перемычкам. Даже в мирное время это пространство считалось почти непроходимым, — заброшенное, полное комаров, забытое, как говорится, богом и людьми место! А сейчас — в нем тысячи и тысячи наших людей, штурмующих засевшего на высотах, осатаневшего от своих неудач и потерь врага!

К концу июля заминка с продвижением наших войск стала очевидной, в армии люди стали скупы на слова, разговоры были: «Не получилось пока!.. Но получится после паузы!»

Каждый считает, что действительный успех — это только полное освобождение Ленинграда от блокады и истребление — до последнего — всех зарывшихся под Ленинградом гитлеровцев!..

И всем ясно, что на тех результатах, какие достигнуты к настоящему времени, наш фронт, безусловно, не остановится, что наступательные бои должны продолжаться и будут разгораться еще сильней!

Но если в нынешних боях снять блокаду и не удастся, то нашим войскам следует решить предварительную, важнейшую задачу. Как это и было сказано в приказе, услышанном мною 29 июля, теперь задача наших войск — постепенное, методическое разрушение Синявинского узла нашей артиллерией и авиацией, пехота должна закреплять каждый успех. Этот приказ поднял несколько было снизившееся настроение и поставил всё на реальную почву. Метр за метром расширять связи Ленинграда со всей страной, лишить гитлеровцев возможности попытаться вновь замкнуть кольцо блокады и всё больше освобождать Ленинград от артиллерийских обстрелов.

Бои под Синявином продолжаются до сих пор, не прекращаясь; артиллерии и авиации у нас настолько больше, чем у гитлеровцев, что в воздухе наше господство — полное, а в артиллерийских боях враг может противопоставить нам только сравнительно слабый и хуже организованный огонь. Но выбивать гитлеровцев надо пядь за пядью, их приходится выколупывать из каждой щели. Любой отвоеванный нами километр стоит на нашем фронте столько же, сколько стоила бы сотня километров на другом, скажем — на Южном фронте.

В таком же положении и Волховский фронт, который на стыке с Ленинградским ведет столь же ожесточенную борьбу. Другие армии Ленинградского фронта пока «молчат», там идет обычная «тихая» перестрелка, истребляют фашистов снайперы, идет поиск, работают разведгруппы, но значительных боев там нет.

Впрочем, артиллерия и авиация наши весьма активны и на всех участках Ленинградского фронта. Разведанные, тщательно пронумерованные цели вокруг Ленинграда уничтожаются нами круглосуточно.

…Утром 30 июля я наблюдал в небе интересное явление. Обстановка вокруг была такова.

В ночь перед тем бой под Синявином длился с прежним ожесточением. Я слышал непрерывное гудение самолетов, низвергавших бомбы на поле сражения; видел десятки парашютировавших ракет, — ярких, медленно плывших, оставлявших за собой длинные клубящиеся извитые дымовые хвосты; видел вспышки взрывов, озарявшие всё небо.

С утра в Морозовке вокруг дома, где помещалась редакция и где находился я, рвались и свистели над ним снаряды, затем в небесах происходил воздушный бой и вражеская артиллерия обстреливала мост через Неву, укрытый от воздушных корректировщиков нашей дымовой завесой. Трехэтажное кирпичное здание содрогалось от разрывов, от непрерывных каскадов гула, производимого нашей и немецкой артиллерией…

Мост через Неву тем не менее действовал, движение по нему автомобилей ни на минуту не прекращалось…

С Кесарем Ваниным, исполняющим обязанности редактора армейской газеты, я ходил на Неву купаться к простреленному, лежащему на воде у самого берега, железному понтону. На нем грелись, лежа на солнце, несколько женщин в купальных костюмах… На берегу загорали несколько красноармейцев, из леса доносились пулеметные очереди, там тренировались в стрельбе какие-то подразделения.

В это ласковое солнечное утро было странное ощущение полного смешения войны и мира: блаженство солнечных лучей, всплески тихой воды, рассекаемой купальщиками, беспечные голоса, а в какой-нибудь тысяче метров ниже по течению, у моста, — фонтаны от разрывов тяжелых снарядов, и — в дымовой завесе — вспышки огня, и, конечно, жертвы, и кровь, и высоко над завесой появлявшийся и исчезавший, окружаемый разрывами зенитных снарядов, назойливо ноющий мотором и поблескивающий винтом фашистский корректировщик…

В половине десятого утра я увидел в облаках любопытнейшее явление: световые дуги пересекали облака при каждом выстреле наших тяжелых орудий; освещаемые солнцем волны, образуемые летящим снарядом, бежали одна за другой. И такие же — менее отчетливо наблюдаемые — встречные волны от немецких снарядов.