Сквозняк через замочную скважину

Война внутри. Война снаружи. Мой кашель мне достался по наследству. От мамы. Да, от мамы. Она болела. Только ведь не знал никто. Пока она не умерла.

-И не смычками они пилят по струнам дерзким, то звон мечей – на ваших горлах струн идет игра. А потом со свистом в окна падают, сгорают, и ныряют в собственную кровь, там, на брусчатке.

И не меняют маски, и не грим это. На лицах мертвых мертвенная бледность, и краска высохла во всех театра кладовых, да, друг мой, да – то кровь. Она, она… Ты погляди, как блеск ее на нет исходит, как пятна и потеки густеют, высыхая.

И лампа светит. Лампа слепит. А я на стуле. Они вдруг стали минус ты, и минус он. Остался он. Один. Вдруг. Холодно на сквозняке. Кхе-кхе. Она их поцеловала. У них любовь. И страсть. На весь им свет плевать. Она им всем – Ля фем фаталь! Она их роковая дама! Она носила боа, шляпку и вуаль, и сигаретку тонкую на длинном мундштуке. Помадой черной-гуталиновой накрашены обильно ее губы, глаза шальные – будто пули, и перстни, перстни с воронами душат пальцы, браслеты на ее руке. А шубка, друг мой, из кожи человечьей с оторочкой из людских волос. Чулки, как сети, словно невод, которым она тянет свой улов. А платье – ее фигуру обрисовывает, как бокал. Оно из красно-белых все полос. И белый здесь – то мел, расходный материал, а красный…

- Кровь?

- О нет, отнюдь! То выжимка сердец, а в сердце – нет, нет не кровь, одно вино. Вино страстей и страха марки «Ля ви классик», что в переводе значит: «Жизнь. Стандарт».

Вы слишком близко встали, доктор. Я чувствую ваш запах. Пот… Мерзавец, вы вид закрыли из окна мне. Да прочь пошел! И я не кашляю уже. Мне помогло.

- И маятник все качается.

- Маятник?

- О да. Часы. В замочной скважине в квартире в том футляре из стекла.

И ты уже не плачешь? Ты просто смотришь, мама? Черт! Смотри. Что ты наделала. Смотри.

Он извинился. Изменился. Ушел и изменил. Вернулся. Во всем признался. Зачем тебе окно? Сквозняк приводит к стулу. А стул… к чему-то там еще.

С ума сошел! Сошел с ума! Я шел в начале по уму, потому сошел. Ну-ну… Не стоит возвращаться мне домой. Когда меня там ждет… или не ждет. Окно. Распахнутое настежь. И алое на простынях. Но я вернулся.

Моргнуть пытаюсь. Раз. И два. Эй! Аккуратнее ресницы! Расческа для ресниц. Эй, доктор, где мои пилюли? Ах, да, вы ведь не тот.

Они вдруг стали минус ты, и минус он. Остался он. Один. Вдруг. Холодно на сквозняке. Кхе-кхе. Мне холодно на сквозняке. И я гляжу, как ты вдруг прыгаешь и прыгаешь. Нет, только раз.

Да, доктор отойдите от окна! Вы все загородили, черт, собой!

Они вдруг стали минус ты, и минус он. Остался он. Один. Вдруг. Холодно на сквозняке. Кхе-кхе. Остался я один. Сперва увидел все, потом один остался. А дядя подписал им все бумаги. Сказал: давайте. И они дают – готовы. Болван ты, дядя, и всегда тебя я презирал. Я не ушел. Я здесь. Зову тебя. Но близорук ты, глух на оба уха. Старуха. Старуха надо мной склонилась. Пытается она мне заглянуть в глаза. А, нет, фу-уух, не старуха, а старик – всего лишь доктор. С иглой в руке и молотком в другой. А я на стуле. Сижу, как овощ с умным видом.

Игла касается белка, и молоток стучит по ней. Орбита. И лоб вдруг зачесался – на какое-то мгновение. И умер он, затих, когда последняя мелодия затихла в голове его.

Синопсис – перевод:

Мальчик вернулся домой из школы, с уроков математики, зашел в парадную, поднялся на свой этаж и услышал что-то. Заглянул в замочную скважину и увидел, как мать перерезает горло отцу и прыгает в окно. (Измена, признание, отчаяние, неспособность простить). От этого зрелища мальчик сходит с ума. Дядя отправляет его в психиатрическую лечебницу. Но годы проходят, и содержать его больше он не может. Дядя подписывает бумаги для трансорбитальной лоботомии. Доктор проводит лоботомию. Перечитай, зная все это.