Сквозняки закулисья

Не потому ли высокие неприступные горы – бессмысленный вызов альпинистам-самоубийцам – мстят тем, кто стремится нарушить их покой, покорить и помешать неспешным думам о вечности? И тогда безжалостные и неотвратимые снежные лавины ставят глупцов на место. На наше настоящее место – песчинки в бескрайних просторах вселенной.

Но это… с точки зрения камня.

А человек? А человек все равно будет любить то, что нравится его глазам – яркое, блестящее, броское. Булыжнику остается только ждать… своего часа. Он это умеет. Ему незачем торопиться…

Посреди тяжелого и непонятного сна резко прозвучал звонок. Павел подскочил и, ничего не соображая, поплелся к двери. Почтальон принес телеграмму соседям, но ошибся дверью. Позднее утро хмуро заглядывало в окно, дразня разрушенным желанием «спать до победы». Все в миг навалилось, словно внезапная пурга, тотчас затошнило и засосало под ложечкой, какое-то мохнатое, нехорошее предчувствие выползло из темного угла. Он почувствовал его спиной, словно кто-то недобрый пристально уставился в затылок.

– Надо умыться.

Но холодная вода не освежила, стало только зябко и противно. День пропал. Он действительно оказался пропащим, с бессмысленным блужданием по дому, с какой-то неприкаянностью, которая очень похожа на состояние, пережитое в далекой юности. Вот еще вчера ты любил и был любим, а сегодня тебе сказали, что это закончилось. Беспредельное чувство брошенности наваливается, как десятки «G» на космонавтов. И ты мечешься, как пес, оставленный хозяином на остановке: и отойти страшно, и направиться некуда. Обида и невыносимая жалость к себе вырастают, как снежный ком. И вот уже эта лавина накрывает тебя, не давая возможности ни дышать, ни думать, – остается тонуть в сознании полнейшей беспомощности и бесполезности. Даже намек на возможную радость в этот момент, кажется, может разорвать тело на части…

К середине дня буря улеглась. И Павел смог даже поесть, но ни запаха, ни вкуса не почувствовал. Лишь довольный желудок принялся за работу. «Все химия», – лениво шевельнулась первая за целый день разумная мысль.

Хорошо было быть скалой… Голой неприступной скалой. Чтобы ни одна травинка не пускала в тебя корни, чтобы ни одно живое существо не отваживалось искать приюта на твоем холодном недосягаемом теле.

Солнце, ночь, ветер, непогода и – ВЕЧНОСТЬ.

Ты и небеса! Оцепенение. Бесчувственность, безтревожность, бездейственность.

Абсолютное и сознательное одиночество.

Постепенный уход всего и даже ощущения собственного «я».

Останется растворенность в мире. Неотъемлемость от него.

Лелеянный желанный окончательный покой.

В густом сиреневом тумане кто-то затаился. Странная лиловая птица пролетела так низко, что поцарапала лапками лоб. Их тумана потянуло сыростью и прелыми листьями. Что-то громко ухнуло и эхом подкатилось к ногам: «Чего молчишь?» Павел от неожиданности поднял плечи. В ответ раздался скрипучий смех, и длинная рука, высунувшаяся из тумана, крепко схватила его за локоть. Павел почувствовал горячую ладонь, но не испугался, смело шагнул в плотное марево и остался один. Рука пропала, вокруг ощущалось какое-то движение, но ничего нельзя было рассмотреть. Он с досадой подумал об оставленных очках: близорукие глаза, сколько не щурься, а плохие помощники в незнакомой обстановке.

– Это он!

– Нет, вы шутите.

– Да он же, он!

Кто-то быстро проскользнул мимо, Павел лишь успел ощутить упругую воздушную волну. Над ухом прохихикал противный голос, а когда он поднял голову, то получил болезненный щелчок по носу.

– Поиграем?