Слабая, сильная, твоя…

Первая мысль была: меня приняли за проститутку! Но потом одумалась. Официант указывал на дверь, возле которой маячил тот самый парень. Вот когда я испугалась не на шутку! Адреналин мощной волной прокатился по всему телу. Мурашки пробежали по затылку, струйка пота потекла между лопатками, колени стали ватными. Но я почувствовала не только ужас. Инстинкт противостояния поднял голову в моей душе. Нельзя показать страх, а то собаки бросятся на тебя. Нельзя оставить начатое, иначе не будешь себя уважать. Я встала, небрежно прикурила на ходу трясущимися руками и спокойно направилась за официантом, лавировавшим между столиками.

Наблюдатель-неудачник открыл передо мной дверь, я даже не смерила мелкую сошку взглядом. Кабинет оказался довольно большой комнатой. Паркет, дубовые панели, зеркала, диванчики вдоль стен. Посередине стоял круглый стол, сервированный для кофе. За столом сидели двое: один толстый, а другой — худой. Даже забавно, им бы на эстраде выступать — настолько яркий контраст. Толстый был неприятный блондин лет сорока, не больше, а худой — брюнет, с изрезанным морщинами брезгливым лицом. Очаровательная парочка молчала. Официант отодвинул для меня стул напротив хозяев, я села, он налил мне кофе. На моей сигарете тлел столбик пепла, но пепельница стояла на другом конце стола. Я не стала суетиться. Подержав сигарету вертикально, демонстративно поискала пепельницу возле себя, не нашла и, невольно подражая Миру, щелчком сбросила пепел на пол.

У блондина сдали нервы:

— Зачем вы приехали сюда, мадам Шахова?

— Мне было интересно, кто следит за мной.

— Теперь вы это знаете? — подал голос брюнет.

Прикинуться дурой? Сумничать?

— Догадываюсь. У этого ресторана дурная слава.

— Дамам не место в заведениях с дурной славой, — злился блондин.

— Что за слава? — Брюнет был более покладист.

— Люди говорят, что он принадлежит одному торговцу наркотиками.

— Где ваш муж, мадам Шахова? — Толстому надо было лечиться от истерии в клинике доктора Мортона, таким нервным он был.

Разговаривать с ним было трудно. Я и так еле сдерживалась, чтобы не убежать, а если со мной говорить будут таким тоном, точно под стол полезу прятаться. Лучше поговорю с худым. Тут меня осенило. Они играли в хорошего и плохого полицейских! Такая игра рассчитана на то, чтобы расколоть допрашиваемого, но мне бояться нечего, я не знаю, где мой муж. Наоборот, я только что выяснила от Изабеллы, что он точно «погиб». И все же с брюнетом говорить приятнее, поэтому последний вопрос остался без ответа.

— Знаете, мадам Шахова, а ведь я вам обязан! — любезничал хороший полицейский, как я и ожидала.

— Чем же?

Худой встал со своего места, взял пепельницу и направился ко мне. Вблизи он оказался моложе, чем показалось сначала, держался прямо и производил впечатление человека, не привыкшего носить кому-то пепельницы. Тем не менее он протянул черную с золотом тарелочку, предлагая мне стряхнуть пепел.

— Вы отправили в отставку одного моего русского конкурента. — Брюнет поставил пепельницу на стол, отодвинул стул рядом со мной и сел, откинувшись на спинку и положив ногу на ногу. Его лицо излучало добродушие.

— Вы, вообще, темная лошадка, — ядовито прокомментировал блондин, видимо, радуясь возможности назвать меня лошадью.

Покурив и подумав, я высказала худому довольно обоснованную догадку:

— Вы и есть Жан Этьен.

— Это мое имя. — Он немного склонил голову, представляясь. — А это — Клаус Краузе, мой ближайший помощник.

— Ой, ну хватит светских бесед! — Клаус-Крауз-Микки-Маус уже был весь красный от раздражения. Этак я его до удара доведу! — Ты, девочка, думаешь, с кем тут кофеек попиваешь? Это тебе не твои русские свиньи, которые с бабой справиться не могут! Ты хоть поняла, что живой не выйдешь отсюда?

Серьезная угроза заставила меня посмотреть на Этьена. Он ласково улыбался и кивал, будто Краузе наговорил мне комплиментов. Вот тебе и хороший полицейский. У меня пересохло во рту, и я отхлебнула остывший кофе. Напиток был просто изумительный. Глоток такого кофе мобилизует вас даже перед смертью. В моем положении это было как раз то, что надо. Страх отступил, чертов инстинкт противостояния включился на полную мощь. Допьем-ка мы чашечку, послушаем, что дяди скажут!

— Ты, давай говори, где твой длинноносый отсиживается.

— У моего покойного мужа, — прощебетала я светским тоном, — не только нос большим был. Тебе, толстяк, такое и не снилось.

Этьен, на которого я не смотрела, вроде бы хмыкнул, блондин подскочил на месте от такого оскорбительного заявления и заорал:

— Ты сейчас сама последний свой сон увидишь! Соберу с десяток своих мальчиков, и пойдешь по кругу, вдова притрахнутая!

Мы сидели напротив и смотрели друг другу в глаза. Преимущество было на моей стороне, потому что я не злилась.