Слабая женщина, склонная к мелонхолии

Наркотики! И не какие-нибудь цыгане, приторговывающие по случаю травкой, а целая банда, целый синдикат, целая мафия, делающая страшные деньги на страшных тяжелых наркотиках. Те отморозки, которые убили Пашу Гонсалеса на глазах его брата, — это просто шушера, просто шестерки, которые наделали ошибок, смертельно перепугались, что боссы об этом узнают, и стали заметать следы привычным способом — убирая свидетелей. Паша Гонсалес был одним из свидетелей… А потом свидетелем стал его старший брат, вот и его попытались убрать. Чем и привлекли к себе внимание… паника, вот что это было. Своих боссов они боялись панически. А при панике люди делают много ошибок. И машинка, раскрашенная под божью коровку, точно так же, как машина Панеева-младшего, — это тоже ошибка, они просто не знали, что Панеев-старший и генерал Гонсалес — друзья не по пьянке, а по жизни, когда люди в буквальном смысле спасают друг другу жизнь… Панеев-старший сильно мешал местным наркодилерам, вот его и пытались подставить… да, скомпрометировать, Ася тогда правильно догадалась. Если бы кто-то ретивый не выкинул из материалов дела компромат, — возможно, следствие вышло бы на местную банду… Впрочем, оно все равно вышло, именно Панеев-старший был инициатором нового расследования. И первое следствие не так бы проводили, если бы Панеев как раз в то время не лежал после инфаркта в реанимации. А потом — операция, аортокоронарное шунтирование, тоже много времени прошло. А Гонсалес-старший, навещая друга в больнице, ничего ему не говорил — знал, что расстроится, а расстраиваться ему нельзя… А те, которые на Гонсалеса-младшего охотились, — просто идиоты. Оставили бы парня в покое, сидели бы потихоньку, — так на них, может быть, долго еще внимания не обращали бы. А стали шарахаться — вот и засветили практически всех купленных. Да, и чиновников. Да, и в милиции такие были. Да, и в ФСБ… И не надо так смотреть. В любую профессию попадают всякие люди, профессия сама по себе еще не гарантия… Между прочим, на них и врачи работали. И журналисты. И таксисты. И актеры. И диджеи. И тренеры по плаванию. Да, а что касается Романа Борзенкова, который, выходит, тоже работал на наркомафию, хоть и только манекеном, — так там все просто оказалось. Продулся в казино, и долг-то не такой большой, но отдавать ему все равно нечем было. Вот и согласился отработать: узнать о зэке, который попал в глазное отделение больницы скорой помощи. Заодно — и о порядках в отделении, о возможности посещений, о количестве медперсонала — обо всем. И Асю он не сам нашел. Ему сказали: твоя бывшая там работает, так что есть у кого спросить. А он только про карантин и смог узнать. А про карантин и без него уже узнали. Не отработал долг. Вот и пришлось ему пациентом стать. Хорошо еще, что правда глаза не изувечили. А ведь могли — для убедительности. Они и не такое могут. Жуткие вещи творят не задумываясь. Им просто нечем задумываться, это же не люди. Почти все шестерки сидят на игле… Впрочем, некоторые из их боссов — тоже. Правило практически без исключений: те, кто вляпался в этот бизнес, рано или поздно сами становятся наркоманами. Закон природы: как аукнется — так откликнется… А раз у них мозги засыхают, так сами они и начинают свою организацию изнутри рушить: ошибка на ошибке, никакой дисциплины, сплошная самодеятельность, вся конспирация — это черные очки, другая куртка и новая машина. В общем, абсолютно пустяковое дело, говорить не о чем.

Ася слушала, совсем не вникая в то, кто там босс, кто — шестерки, какие такие ошибки они делали, с какой стати Тугарин приехал сюда, за какую ниточку тянул, к чему эта ниточка привела… Ей это было неинтересно. Она в этом ничего не понимала. И не собиралась понимать. Детективы она не просто не любила, а очень не любила. Убивают, грабят, похищают детей, взрывают, бросают в подвалы… Наркотиками торгуют. Мерзость какая. И в книжках — мерзость, а если все это на самом деле, рядом, в жизни… В ее жизни! Какая мерзость. В жизни не должно быть такого. В жизни должны быть порядок, покой и чистота. Наркотики, стрельба, кровь, страх — этого в жизни быть не должно. Это все есть, конечно, но — в другой жизни, в чужой, в незнакомой и непонятной. Она не хочет ни знакомиться со всем этим — даже по рассказам, — ни понимать все это.

— Ты что задумалась? — Тугарин шевельнулся, потянулся к ней здоровой рукой — левый пустой рукав его дурацкой клетчатой рубахи опять свалился с кровати и повис почти до пола. — Тебе чего-нибудь непонятно? Ты спрашивай, я отвечу. Я ж не знаю, что тебе интересно.