Слабость Виктории Бергман

Диктор рассказал, что полиция обнародовала принятый дежурным накануне утром разговор.

Софии подумалось, что звонивший был сильно пьян.

Она достала из сумки флешку, подсоединила ее к компьютеру и открыла папку с материалами о Виктории Бергман.

Складывалось впечатление, будто в личности Виктории Бергман не хватает нескольких фрагментов. Во время их бесед выяснилось, что в детстве и отрочестве у Виктории было много травмирующих переживаний, которые ей требовалось преодолеть. Некоторые из их встреч выливались в длинные монологи, которые, строго говоря, едва ли можно было назвать беседами.

Часто София даже чуть не засыпала от непрерывной монотонной речи Виктории. Ее монологи действовали как своего рода автогипноз, вызывавший провалы в памяти и сонливость, причем у Софии тоже, и ей было трудно запомнить все детали рассказов Виктории. Когда она обмолвилась об этом коллеге, тот напомнил ей о возможности аудиозаписи и в обмен на бутылку хорошего вина одолжил маленький диктофон.

София помечала на кассетах время и дату, и теперь у нее на работе в сейфе для документов скопилось двадцать пять маленьких пленок. Отрывки, которые она сочла особо интересными, она переписала начисто и заархивировала на флешке.

София открыла папку, названную “ВБ” и содержащую несколько текстовых файлов.

Дважды кликнув по одному из файлов, она прочла на экране:

Некоторые дни бывали лучше других. Мой желудок как будто обладал способностью заранее сообщать мне, когда они начнут ругаться.

София сверилась со своими записями: разговор шел о детстве Виктории, когда ее летом регулярно возили в провинцию Даларна. Почти каждые выходные Бергманы садились в машину и проезжали двести пятьдесят километров до маленького хутора в Дала-Флуда, а во время отпуска, согласно рассказу Виктории, чаще всего проводили там четыре недели подряд.

Она продолжила читать:

Желудок никогда не ошибался, и за несколько часов до начала криков я уже находилась в безопасности, в своей потайной каморке.

Обычно я делала себе бутерброды и разводила бутылку сока, поскольку не могла предугадать, как долго они будут ссориться и хватит ли у мамы времени приготовить еду.

Однажды я видела сквозь редкий забор, как он гонялся за ней по полю. Мама бежала изо всех сил, но он был проворнее и повалил ее ударом в затылок. Когда они потом вернулись во двор, у нее оказался сильно подбит глаз, а он отчаянно рыдал.

Мама его жалела.

Судьба обошлась с ним несправедливо, вынудив его выполнять тяжелую работу – воспитывать своих двух женщин.

Если бы мы с мамой еще хоть слушались его и не оказывали такого сопротивления.

София пометила себе, что именно следует проследить дальше, и закрыла документ.

Потом наобум открыла другую запись и сразу поняла, что это одна из тех встреч, когда Виктория полностью уходила в себя.

Беседа началась, как обычно: София задала вопрос, и Виктория ответила.

С каждым вопросом ответы становились все более пространными и бессвязными. Виктория начинала рассказывать об одном, это вызывало у нее ассоциацию с чем-то совершенно другим и так далее, причем темп речи все возрастал.

София отыскала кассету с записью разговора, вставила в магнитофон, нажала на пуск, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

Голос Виктории Бергман:

Тогда я стала есть, чтобы они наконец заткнулись, и они сразу умолкли, увидев, на что я готова ради дружбы с ними. Правда, без лизания задниц. Притвориться, будто люблю их. Заставить их уважать меня. Заставить понять, что у меня все-таки есть мозги и я умею думать, хоть временами, когда я отправляюсь гулять в одиночестве, так и не кажется.

София открыла глаза, прочла надпись на футляре от кассеты и увидела, что разговор записан двумя месяцами раньше. Виктория рассказывала о жизни в интернате в Сигтуне[18] и о случае изощренного издевательства над младшими школьницами.

Голос продолжал.

Виктория сменила тему: