Слабость Виктории Бергман

Старуха опять вздохнула. Взяла сигарету, приоткрыла окно и, не делая попыток закурить, просто катала ее между пальцами. – Я следила за историей Мадлен, у меня был знакомый в копенгагенской больнице. То, что с ней случилось, – чудовищно… – Так что случилось?

Ей показалось, что в мутных глазах Софии Цеттерлунд промелькнула какая-то искра.

– Дай мне прикурить, будь добра. Не знаю, куда я дела зажигалку. От никотина мне лучше думается.

Виктория достала свою зажигалку и угостилась сигаретой из старухиной пачки. – Вы встречались с Мадлен?

– Нет, но, как я уже сказала, я знаю ее историю и видела ее на снимке. Мой коллега из Копенгагена прислал мне фотографию пару лет назад, сразу после того, как у меня поплыло зрение. Сама я не могла ей порадоваться, но она у меня тут, если хочешь посмотреть. В книге на стеллаже. Полка, где Фрейд, третья книга слева, с кожаными уголками. Поищи, а я пока расскажу тебе про капсулотомию и сенсорную депривацию.

Виктория замерла. Капсулотомия? Это же… – Мадлен сделали лоботомию?

– Это вопрос дефиниций. – Старуха слабо улыбнулась. – Я тебе расскажу.

Виктория ощутила злость, растерянность – и в то же время надежду. Закурив, она подошла к стеллажу. Как грустно, подумала она, вытягивая нужную книгу. Я не видела свою дочь двадцать лет – и вот наконец нашла ее в приложении к психолого-педагогическому справочнику пятидесятых годов.

Фотография, засунутая в пластиковый карман, явно была сделана дешевой мыльницей. От вспышки глаза Мадлен казались красными.

Девочка на фотографии сидела на больничной кровати, завернувшись в одеяло. Сходство между Мадлен и Викторией бросалось в глаза. В желудке завязался холодный узел.

– Можно я возьму ее?

София кивнула. Виктория снова села, старуха зажгла новую сигарету и заговорила. Виктория соскользнула назад во времени, в Тюресё. Она закрыла глаза и представила себе, что она снова там, что на дворе лето и они сидят в светлой кухне Софии.

– Несколько лет назад Мадлен прооперировали, – начала старуха.

прошлое

Когда родилась малышка, был май, куковала кукушка,

И мама сказала – солнцем была залита опушка.
Сверкало золотом озеро, и вишня цвела,
И ласточка щебетала – весна, весна![154]

Комната была равно белая и черная. Она беспомощно уставилась в потолок. Пошевелиться было невозможно – руки прикованы к койке.

Она знала, что ее ждет, и помнила голос из трескучего радио два месяца назад, сразу после того, как они приняли решение.

Профессор психиатрии, Пер Миндус, был крупнейшим шведским авторитетом в области тревожного и обсессивно-компульсивного расстройств. Во время своей работы в Каролинской больнице он активно интересовался психохирургией и специфическим методом под названием капсулотомия. Метод состоял в том, что в части мозга, называемой capsula interna, перерезали нервные нити, содействовавшие, по мнению врачей, развитию психической болезни.

Толстые кожаные ремни натерли запястья, и после нескольких часов, прошедших в попытках освободиться, она сдалась. Лекарство, которое ей дали, подавило волю, она чувствовала спокойствие и теплую апатию, растекавшуюся по телу вместе с кровью.

Вмешательство, применяемое в пятидесятых годах, в девяностые все больше ставилось под сомнение, так как в пяти случаях из десяти приводило к ухудшению абстрактного мышления и способности учиться на ошибках.

– Er pigen klar til operation?[155]

Голос, который она за несколько недель научилась ненавидеть. Не только потому, что он говорил по-датски с сильным сконским акцентом, но и потому, что руки, принадлежавшие голосу, ни капли не заботились о ней. Они были такими же холодными, как голос врача. Резали людей, а потом подсчитывали свои жирные барыши.

– Jeg har travlt og vil gerne have det gjort sе hurtigt som muligt[156].

“Спешу куда? – подумала она. – На гольф или к любовнице?”

– Ja, jeg tror, vi er klar nu[157].

Еще один голос она узнала. Этот мог быть милым и предложить яблочный сок, если вести себя хорошо и не плеваться.

Кто-то открыл воду. Вымыл руки. Потом завоняло антисептиком.