Слабых несет ветер

Тоня и вправду встрепенулась, оглядела квартиру — все в порядке, не стыдно.

— Давайте чай пить, — сказала она, к собственному удивлению.

Алка сразу отметила, насколько Тоня не пара Веснину. «Какая она деревенская», — брезгливо подумала столичная штучка. Павел сказал, что он чай пить не будет, у него дела, что он исчезает и благодарит девочку, что она не даст поскучать Тоне, которая все время живет затворницей и людей не видит и не слышит.

— Расскажи, Алла, — сказал он, — что там происходит в свете. Кто с кем? И что поют сейчас такие девчонки, как ты.

Нет, на это рассчитано не было, чтоб он исчез, как и не было. Об этом не думал и Павел. Решение уйти возникло мгновенно, как возникла идея чая. Он сразу скумекал, насколько дурным и лишним он может оказаться между ними. И о чем вообще с ними говорить? А вот между собой, может, и зачирикают?

Алка учуяла, что это не дело, а побег. Сонно-беспокойным сознанием поняла это и Тоня. И впервые после родов в ней возникло чувство живого конкретного беспокойства, зачем и почему сидит у нее эта девочка из другого, неведомого ей мира и возраста. И кто она вообще? Не было ее, не было, и родителей никаких не возникало — и на тебе! «Ты зачем явилась?» — хотела прямо так и спросить Тоня, но понимала: невежливо, нехорошо. Но уходил сон, ушла апатия, всю ее охватил беспокойный интерес. И она, сама не зная зачем, закрыла дверь в комнату, где спал ее ребенок.

— Вы откуда? — спросила Алка, потому что именно это не давало ей покоя. Такой классный дядька этот Веснин, весь такой супер, а эта — квашня из эпохи даже не совка, а крепостного права. Тогда, наверное, такие тетки жили и плодили рабов и пьяниц всея Руси.

— С Урала.

— А! Вот откуда ваше оканье.

— Я думала, его у меня нет!

— Куда ж оно денется? — сказала Алка. — Во Гурченко сто лет в Москве, а как заговорится, так и прет из нее Украина.

— В этом нет ничего плохого, — гордо ответила Тоня. — Это голос земли, на которой родился.

— У земли голоса нет, — ответила Алка. — Земля немая.

На это Тоня не знала, что сказать;

— Вы, москвичи, — через какое-то время нашлась она, — тоже говорите, с нашей или украинской точки зрения, глупо. Сплошное аканье-каканье. Тоже другим противно. — Если б ей кто сказал, что вот может так, незнакомому человеку, гостье говорить, не боясь, она бы сроду не поверила. А еще она подумала: «Хорошо, что нет Павла. Я эту московскую соплюху поставлю на место». Тоня еще не понимала, не отдавала себе отчета, что ее сила, явившаяся в ней и жгущая ее огнем, от этой закрытой двери, за которой спал ее ребенок. Для него ей полагается по закону природы быть сильной, чтоб защитить его право говорить на своем языке свои мысли, не оглядываясь ни на кого и никогда. Тоня еще вчера не подозревала в себе такого.

Вот от этого Алка и оробела. Перед ней была другая женщина, не теха-растеха, а сильная и — никуда не денешься от правды — красивая, что было со стороны не подозревавшей об этом Тони лишним. Не тот Алка человек, чтоб дать другому овладеть собой надолго. Она глотнула чаю, огляделась и спросила грубо и прямо:

— А как вы отхватили такого потрясающего дядьку, как дядя Павел?

Тоня ответила сразу и тоже нагловато:

— Это он меня отхватил! Я уже беременная от него уйти хотела.

— Что, никуда не годится? — ехидно спросила Алка.

— Нет, он очень хороший. Но ведь вы его знаете дольше. Так ведь?

— Его хорошо знала моя мама, я — в меньшей степени.

— А папа?

— Папа тут ни при чем.

Тоня поняла, что готова выгнать эту девчонку, что еще секунда — и та скажет какие-то непоправимые слова.

Та сказала:

— Да не беспокойтесь вы! Мама умерла. Ваш муж от меня это узнал. Так все быстро случилось.

— Господи! — прошептала Тоня. — Сколько молодых умирает. Этот рак чертов. Сколько у него видов — не сосчитать. С кем же вы живете?

— Я замуж скоро выхожу. У моего жениха траур. У него папа погиб на Кавказе.

— А еще эта проклятущая война… У нас в палате те, кто родил девочек, так радовались. Моя же мать говорила, что в войну женщинам бывает хуже, чем мужчинам.

— Женщинам всегда хуже, — сказала Алка.

Но тут заплакал ребенок. И Тоня пошла к нему. Алка убрала со стола и даже вымыла чашки. Заглянула в комнату. Тоня кормила ребенка. «Так бы и моя мама могла кормить Павлика», — с печалью подумала она. Почему-то хотелось думать, что в том, что этого не случилось, виноват Веснин. Он пришел и ушел, а мама осталась одна.

Он и к этой тетке когда-то пришел, но не ушел. А разве можно их сравнивать, маму и эту?

Несправедливый мир должен был быть подвергнут разрушению. «Запомни, его зовут Павел Веснин». Для чего-то это было сказано? Она теперь понимает — для мести.

И Алка сделала глубокий вдох.

— А у меня есть братик. Ему полтора года.

«Кажется, она сказала, что у нее умерла мать. Тогда что это за ребенок?» — подумала Тоня.

— Я понимаю ваше недоумение, вы ведь придумали моей маме смерть от рака, а она умерла родами. Это правильное выражение. Не в родах, не рожая. А именно так — умерла родами.