Сладкая горечь

Рейн очень нравилась Родезия. Конечно, многое здесь напоминало ей о лете, проведенном в Канделле. Но в целом южная Франция и Британские острова — как и вся ее старая, знакомая жизнь — казались ей сейчас очень далекими.

С тех пор, как она приехала в Салисбери, ей не давали времени предаваться мрачным размышлениям. У генерала были интересы на золотом прииске в Кве-Кве, так что почти сразу они все вчетвером отправились поездом по тому же маршруту, по которому проезжали королева-мать и принцесса, когда незадолго до этого посещали Родезию.

Рейн познакомилась со множеством очень милых людей — с девушками ее возраста, а также с молодыми людьми, придирчиво отобранными дипломатичной миссис Орланджер, которая, конечно, знала от мистера Майлза, что его племянница приехала сюда развеяться после «неудачного романа». Однако Рейн никогда не обсуждала свои личные дела с гостеприимной хозяйкой, хотя та была само очарование. Она не выказывала и особого желания поскорее вернуться в Англию. Даже сам сэр Майлз не знал, что переживает сейчас Рейн, и ни о чем не спрашивал. Однако ему было известно, что она получает много писем из Лондона, а также из Канн, и сама часто отправляет послания. Впрочем, она казалась спокойной и даже счастливой и проявляла искренний интерес к долгим и утомительным поездкам.

На большом балу в Булавайо, который устроили богатые друзья генерала, Рейн имела ошеломительный успех, Она выглядела элегантной и изысканной и танцевала с разными кавалерами. Сэр Майлз даже задумывался порой, а не влюбилась ли она в одного из симпатичных молодых родезийцев, которые наперебой пытались завладеть ее вниманием и временем.

Но Рейн проявляла к ним полное равнодушие. Никто, кроме самой девушки, не ощущал той внутренней пустоты и жажды, которые накатили на нее с первого дня в Родезии, — это была тоска по одному из тех мужчин, что остались вдали от нее. Это было жадное стремление сердца — к Арману. К Канделле. И никогда — к Клиффорду. Теперь она хорошо понимала, что с Клиффом ей надо расстаться, что она уже не сможет любить его, как раньше, — страстно и самозабвенно. Она принадлежит Арману, его стране, его жизни, она должна быть там, в Сент-Кандель, со своей бабушкой.

Но Рейн не спешила открыть свои чувства Арману. Ей нелегко было отправить прощальное письмо Клиффорду. Поэтому им обоим она писала ничего не значащие легкие дружеские послания. Каждый раз, возвращаясь из очередной поездки на виллу генерала, она находила в почте пачки писем от Клиффорда, в которых он уверял ее в страстной вечной любви и преданности, в своем непременном желании вернуть ее. Но сам тон этих признаний — пылкий и нежный — теперь скорее смущал ее, чем льстил ей; девушке было неловко, что когда-то они были с ним в близких отношениях. Ее былая любовь превратилась в мертвый и холодный пепел некогда жаркого костра, и возродить ее было невозможно.

А от Армана не приходило писем с объяснениями в любви. Он писал ей не чаще, чем раз в неделю, и только как старый добрый приятель: рассказывал местные новости, про бабушку, про монастырь и совсем редко — про себя. Все письма заканчивались уверениями в пожизненной преданности — но никаких требований к ней. Только Клиффорд мог писать с требовательной ноткой — настолько он был уверен в себе.

Рейн даже нарочно искала в письмах Армана хоть какой-то намек на страстную любовь — но тщетно. Теперь, вдали от него, Рейн поняла, что влюблена. Она его любит. И вернуться должна именно к нему. Если только он все еще готов ее принять!

А что, если Арману надоест ждать, и он вернется, скажем, к той своей бывшей подружке… или найдет новую? В конце концов, они теперь ничем не связаны. Он свободный человек и вправе выбирать. В одном из последних писем он недвусмысленно заявил, что готовит себя к новости о том, что Рейн выйдет замуж за Клиффорда уже осенью.

«Я приму любое твое решение, если только это послужит твоему счастью», — так он написал ей.

Этот пассаж поверг девушку в панику. Она спешно сочинила Арману ответ, заверив, что сама мысль о замужестве — будь это Клиффорд или кто-то еще — сейчас для нее неинтересна. Она тщательно продумала это свое письмо, чувствуя нарастающее желание написать нечто совсем другое — о том, что путешествие в Родезию и долгая разлука с ним все прояснили и показали с полной ясностью, кому принадлежит ее сердце. Однако теперь она, каким-то странным образом, боялась сделать очередной неправильный, непоправимый шаг. Она еще не забыла то безумное состояние, в которое ввергла ее былая импульсивность.