Сладкая песнь Каэтаны

Нарсисо немного успокоился и уцепился за шанс остаться в Триндаде.

– Дона Додо. Это она подала заявление.

Полидоро взъерошил волосы. Его обуял страх, что Каэтана уедет из Триндаде и укроется в скромном пансионе какого-нибудь бразильского городка, которого и на карте-то нет. И никогда он больше не вдохнет запаха ее кожи. Там вдали она, чего доброго, сделается смуглянкой под безжалостным солнцем северо-востока.

– Стало быть, Додо знает про «Ирис»? И о спектакле, который мы собираемся поставить? – испуганно спросил Полидоро.

– После того как поступило заявление, секретарь по общественным работам был вынужден произвести проверку и запретить постановку. Здание в плачевном состоянии, хоть здесь и подмели, и собрали паутину из углов, и грек Вениерис взялся нарисовать фальшивый фасад. Здесь воняет, как бы Диана ни опрыскивала все углы дешевым одеколоном.

– Раз Додо знает, она сделает все, чтобы нам помешать, – сказал Полидоро учителю. Виржилио, однако, сознавая обязанности летописца, решил разобраться.

– А что привело дону Додо к такому решению? – спросил он у начальника полиции с самой любезной улыбкой.

– Я знаю, что дочери и зятья ее поддерживают. Сеу Жоакин, кажется, тоже. Они обвиняют Полидоро в мотовстве.

Нарсисо устремил внимательный взгляд на сцену. Ему хотелось посмотреть на Каэтану вблизи, но она стояла далеко от света, и лицо ее было в тени. Нарсисо вздохнул – не время предаваться мечтам. Поглаживая живот, он заранее наслаждался местью.

– В том, что он разбазаривает состояние с актрисой третьего разряда.

Полидоро в ярости бросился к начальнику полиции. Готов был вступить с ним врукопашную, когда в зале раздался звучный голос:

– Я не нуждаюсь в заступниках, Полидоро.

Грудь Каэтаны вздымалась, чуть ли не вываливаясь из корсажа.

– Мне нужны только враги. И до сей минуты у меня их было достаточно.

Она подошла к лестнице, собираясь спуститься в зал, но задержалась, посмотрела на Нарсисо и на пустые кресла.

– Я всегда жила в ожидании катастрофы. Когда мой дядя показал мне бразильские дороги, пыльные и унылые, я прошла по ним, не боясь ни змей, ни людей. Золото и оружие никогда не могли задержать победное шествие искусства, и оно проникало даже в сердца самых обездоленных. Как бы ни старались нас уничтожить, наше племя будет процветать в самых невероятных условиях. Пусть сюда явится все семейство Полидоро Алвеса, чтобы распять меня. Я буду ждать их здесь, в этом невзрачном кинотеатре, другого помещения у нас нет.

Себастьяна заплакала. Она уже видела себя изгнанной из «Ириса», на кухне заведения, где четыре женщины печально дожидаются свежего кофе. Время от времени одна из них будет подниматься на третий этаж в сопровождении мужчины, а остальные, сидя в кухне, выложенной изразцами, будут слушать скрип матраса в вечерней тишине.

– Успокойся, Себастьяна, – утешила ее Каэтана, остановившись на верхней ступени лестницы. – Разве ты не знаешь, что без притаившегося врага спектакль не будет правдивым? Этим надсмотрщикам не дано изменить судьбу артиста. С этой минуты мы останемся в «Ирисе», как в осажденной неприятелем цитадели, без воды и без пищи.

Балиньо пристроился ступенькой ниже: там он чувствовал себя как один из двенадцати пэров Франции.

– Они жаждут нашего провала, – сказал Балиньо, подбрасывая Каэтане тему.

Каэтана глубоко вздохнула, чтобы слышно было даже в последнем ряду.

– Кто они такие, чтобы повергнуть нас в прах, если об этом позаботилась уже сама жизнь? Мы носим остывший пепел в груди, точно теплую накидку на плечах в зимнюю пору.

Фигура Каэтаны стала не менее внушительной, чем у Каллас в роли жрицы Нормы. Балиньо тронул ее за локоть, чтобы она продолжала. Не давать же говорить Нарсисо!

– Добро пожаловать, враги мои! В том числе начальник полиции Нарсисо. Пока существует искусство, этот дом открыт для всех!

Однако на высоких нотах голос Каэтаны сорвался, что не помешало ей вызвать всеобщий катарсис: все начали обниматься, словно после тягостной осады одолели врага.

– Кому еще бутербродов? – угощал Эрнесто, обходя присутствующих с подносом. Треволнения последних минут ослабили организм артистов.

– Как жаль, что нет вина, – сказала Диана, кружась вокруг Нарсисо.

Тот, забытый всеми, не знал, что ему делать. Покашлял в надежде, что у него остался хоть один друг, который обратит на него внимание. Никто как будто его и не слышал, не услышали даже грохота его сапог, когда он пошел к выходу.

От самой двери он оглянулся – может, Полидоро заметил, что он уходит, и хочет вернуть его к сцене, чтобы наказать, пообещать выгнать из Триндаде на следующий же день?

Со смутным чувством Нарсисо вышел на улицу. От свежего предрассветного воздуха боль в груди стала острей.