Сладкая песнь Каэтаны

Виржилио поправил поля шляпы – изделие фирмы «Раменцони», выпущенное перед самым банкротством, – обернулся к Джоконде и рассеянно погладил ее по щеке.

– Вы никогда не состаритесь, – сказал он в дверях. В тот вечер, несмотря на затишье, вызванное тем, что Грации устали, Джоконде казалось, будто ей грозит неведомая опасность. Она боялась, что ворвутся какие-то незнакомцы, позатыкают им рты и поранят сердца без определенной цели. Она не успокоилась и с наступлением ночи. Спать не хотелось, и она устроилась в гостиной. В груди хрипело, словно от простуды. Чтобы успокоиться, поглядела в окно на темную улицу и вдруг увидела мужчину: он стоял, прислонившись к дереву. При свете фонаря лица было не разглядеть. Ей стало страшно, она вздохнула и учуяла доносившийся с кухни запах свежесваренного кофе. На часах было три, а сна все не было.

Мужчина на улице то поворачивался, чтобы уйти, то устремлял взгляд на кирпичные стены Станции, согретые теплом проституток. Джоконда, усталая, вернулась в кресло. Поставив ноги на скамеечку, с беспокойством подумала о мужчине перед домом, потом отогнала от себя мысль о нем и стала думать о других вещах. Ей случалось и раньше страдать бессонницей и сидеть в этом кресле: ее донимали призраки, являвшиеся специально для того, чтобы разрушить иллюзии, отнять надежду, упрямо хотели укутать ее саваном презрения или безразличия. Джоконда опасалась, как бы во время такого нашествия ей не привиделась собственная смерть, и в смятении гнала подобные предчувствия, ругаясь вслух.

Озябнув, она закуталась в пеньюар, оставив неприкрытыми только ноги: лень было сходить в соседнюю комнату за одеялом. И тут в дверь постучали: наверное, тот самый мужчина. Его тяжелое дыхание слышалось сквозь планки двери и как будто взывало о помощи. Кто его знает, может, у него прохудились подметки, а от голода живот подвело, но все равно он способен увезти Джоконду далеко-далеко, где ее никто не знает, и обеспечить ей сытую жизнь.

Утешившись этой мыслью, Джоконда отперла дверь. Вошел Полидоро; глаза его были широко открыты, от него пахло спиртным.

– Вам не повезло. Все ушли спать. Одна я торчу тут как сова.

Полидоро, привыкший к зловещему оттенку, создаваемому красными обоями и обивкой мебели, вдохнул запах пота и духов, исходивший от разбросанных по стульям вещичек.

– Это цвет страсти, – объясняла Джоконда чувствительным клиентам любовь к красному, когда те чуть не падали в обморок и приходилось похлопывать их по рукам.

Полидоро сел в кресло. Хозяйка уступила ему скамеечку для ног. Она всегда обращалась с ним особо уважительно: это был верный клиент, заходивший два раза в неделю. Из-за него Джоконда велела Трем Грациям менять прическу и макияж, чтобы создать у него, а заодно и у остальных клиентов иллюзию, будто они попадают то в Японию, то в Италию. Иначе, получив удовлетворение, они возвращаются на супружеское ложе, забыв о наслаждениях, которые ждут их в этом доме.

Несмотря на такие меры, Полидоро давно начал проявлять раздражение: долго выбирал, с кем отправиться в постель. По пятницам, встречаясь здесь с Эрнесто, просил, чтобы тот разжег ему аппетит непристойными жестами, которых за пределами Станции они никогда не повторяли.

Однажды Полидоро горестно признался: «Как трудно быть мужчиной! Ведь, если я не появлюсь здесь два раза в неделю, по всему городу пойдет слух, что я скис».

Джоконда не нарушала его молчание. Он наморщил лоб, отчего лицо стало казаться темней; пошевелил рукой – вид у него был усталый.

– Как дела, Джоконда?

Она налила себе рюмочку ликера из жабутикабы[13], потом знаком пригласила его к маленькому бару.

– Все мы стареем, Полидоро. Нас уже не зовут, как прежде, девочками со Станции. Из прежних остались мы одни, и заменить нас здесь некому. Молоденькие оседлают мотоцикл, и – фьюить! – только их и видели. А мы остаемся.

Полидоро старался поддержать разговор:

– Да ведь и мы тоже так и не уезжали из Триндаде.

– У вас были причины оставаться.

– Для меня весь мир умещается в нашей округе, – сказал Полидоро, устремив взгляд на невидимый горизонт. – Вот уже двадцать лет никуда не езжу, никаких путешествий.

– Ждете Каэтану, которая может явиться в любую минуту. – И Джоконда сердито отошла к окну. В разрезе пеньюара мелькали ее ноги.

Полидоро посмотрел на них без вожделения: белые и студенистые – одно воспоминание о былой красоте. Впрочем, грусть этой женщины тоже вызвана трагедией.

– А ты? Разве ты ее не ждала?

Джоконда, стоявшая около окна, как будто не слышала вопроса. Казалось, она обращается к какому-то невидимому собеседнику.

– А вы помните, бывало, к нам то и дело приезжал цирк? Как мы смеялись каждой выходке клоуна, даже если он был не ахти какой ловкий? – Она подошла к Полидоро поближе. – Куда теперь подевались все цирки?

Полидоро отодвинул скамеечку, попросил разрешения снять ботинки: за столько часов ноги в них устали.

– Хотите бутерброд?