Сладкая полынь

— Ну... — Архип проглатывает огорчение и глядит на письмо, которое Василий кладет на стол. — Ну, об чем толковать... Такая мешанина была, об учении ли было думать?

Василиса схватывает шубенку:

— Пойду попрошу Аграфену. Она письмецо-то разберет.

Аграфена, девка веселая и некуражливая, приходит. Срывает конверт, вытаскивает кругом исписанный листок.

— Гляди-ка, сколько написано тут!

Аграфена медленно и затрудненно, останавливаясь и путаясь в словах, читает письмо.

Архип, Василиса и забившийся в угол паренек слушают. До них доходят кудрявые и не всегда понятные слова. Слова эти то пропадают бесследно, как пустой шелест сухих трав, то остаются остро в памяти и вызывают тревогу. До самого конца, до последних строчек письмо поит их всех, особенно самого Архипа, недоуменьем. И только тогда, когда Аграфенин голос звонко и размеренно читает конец, Архип шумно подымается с лавки, ерзает и треплет в воздухе кудлатыми патлами, широко в смехе, в радостном смехе разевает рот и густо рокочет:

— Ух! язви его!... Дак это вот кто он!? Это — Пал Ефимыч!

И просит девку прочитать письмо еще раз, с самого начала до конца:

— Чтоб крепче упомнить!

Из дважды прочитанного письма выползает и цепко запоминается:

«...Парня, сына, мальчёнка спроворь сюда. Мы из него полного человека наукой сделаем. Довольно, как отцы, в темноте ходить. Пущай поколение будет в культуре. А тебе, товарищ боевой, партизан Ерохин, довольно стыдно в бездельи и лодырем в родной деревне быть. Не для этого кровь проливалась горячая. Цельных три года в спокое живешь, и не надумал обчественным делом заняться. Жизни нашей цельных три года проспал, прохряпал! А тут тебе и сельсовет, и крестком, и всякое другое неотложное советское положение...».

Дважды прочитав письмо, отдала Аграфена листок Архипу. Архип подобрал его бережно вместе с лоскутьями конверта. Весело обернулась к парнишке, к Василию:

— Ну, вот, Васютка, в город тебя устраивают!.. Когды поедешь?

Василий отлип от угла, боком вылез поближе к людям, наклонил упрямый лоб, не смотрит:

— Дак я куды?.. Я на кого хозяйство брошу?.. коня?..

Василий говорит солидные слова, пыжится, как большой, а в голосе слезы дрожат, вот-вот брызнут:

— Про науку... а от кого я в город-то поеду?..

Аграфена весело всплескивает руками и задорно смеется:

— Ой, мужичок!.. ой, глядите-ка, люди, да он всамделе мужик!

Архип вертит головой, жует волосатым ртом, смущенно мнет письмо и тихо говорит. И когда говорит, — затихает Аграфенин звонкий, беззлобный смех:

— Это... ты, Василей Архипыч, не печалься... Про хозяйство... Будет, натер ты себе холку.... О коне тоже... Как-набудь управимся... Вот со старухой... Тебе к Пал Ефимычу обязательно поехать надо. Обязательно!

На мгновенье Архип умолкает, лицо его темнеет, в глазах разгорается тревожный свет. Он крепко собирает заскорузлые пальцы в корявый, шишковатый кулак, выпрямляется и неожиданно кричит:

— Правильно!.. Совершенная истина! Цельных три года прохряпали!.. И неизвестно, к чему!..

Василиса сжимает тонкие бледные губы и, сдерживая вздох, успокаивает мужа:

— Ну, пошто ты, Степаныч, кричишь-то!? Известное дело, управимся. Об этом заботы нечего брать. Только боюсь я. В чужих людях будет ли Васютке сладко? Не обидел бы...

— Пал Ефимыч!?.. — Архип озаряется улыбкой, улыбка ширит его лицо, раздувает рот: — Это он-то, товарищ мой, Пал Ефимыч, обидит!? Да он глотку за Василея Архипыча кому ни-на есть перервет!.. Он!.. Ты в этом понятии, старуха, не опасайся! Тут без обману.

— Может, и так, Степаныч, — вздыхает Василиса, — да все сумнение у меня. Дите безответно, долго ли утеснить.

Василий, у которого от письма, от этих разговоров разгорелись глаза и взлохмачены светлые путанные волосенки, оборачивается к матери:

— Я не махонький! Пошто, ты, мамка, нюнишь? Не люблю этого!..

Аграфена, поблескивая зубами, уходит.

2.

На святках из волости, из села Острожного приезжают в кошеве, словно гости веселые и обычные, молодые ребята, комсомольцы.

У сельсоветского крыльца они весело топчутся, охлапываются, разбрызгивая свеженаметенный снег, и, весело переговариваясь, вместе с белым паром, вместе с морозом вторгаются в присутствие.

Афанасий, хмуро озабоченный похмельем, нудливо ворчит им навстречу и топает ногами:

— Кыш вы! Валитесь обратно! валитесь!.. Каки по святошному времю занятья!? Во середу приезжайте.

— Не кыркай! — добродушно покрикивает в ответ один из приезжих. — Что у вас тут за мода — праздники?

— Два дня полагается отдыхать, а у вас цельные святки отдых, што ли?

— Где председатель?

— Сторонись, сторонись, товарищ!..

Афанасия смывают с порога, ватага весело проникает в сельсовет. В сельсовете сразу становится шумно и крикливо.

Ребята стряхивают с себя снег, распоясываются, сбрасывают полушубки. Они не обращают внимания на Афанасия. И сторож, наливаясь тревогой, тушит в себе задорный жар и озабоченно и примирительно спрашивает:

— Да вы зачем?

— Мы в комсомол! — горделиво и вызывающе отвечают ему.

— Будем мы тут у вас лекцию читать. И насчет религии просвещать...