Сладкая жизнь

Обычно к бабушке ездили — она строгая такая была, неулыбчивая, хотя единственного внука обожала, и квартира у нее была огромная, на Смоленской, трехкомнатная. С такими высокими потолками, что, если приходилось у нее ночевать, он подолгу не мог заснуть, лежа на спине и пытаясь увидеть что-то в далекой черноте над собой. А на Новый год отец всякий раз покупал ей самую большую елку, и все равно она не доставала до потолка. И игрушек на ней помещалось огромное количество — старых, очень красивых, причудливых, у родителей таких не было. И еще под самой большой елкой скрывалась куча подарков — он специально всматривался всякий раз, перед тем как его укладывали спать, но там ничего не было, длинные густые иголки прятали все.

А вот утром… Чего там только не обнаруживалось утром — железная дорога, какой не было ни у кого из приятелей по детскому саду или школе, разноцветные солдатики, каких не увидишь в «Детском мире», машинки, рыцарский замок и всякие прочие чудеса.

Короче, ни с того ни с сего вспомнилось — и начал вдруг рассказывать об этом Корейцу. Забыв, что это у него, Андрея, было обеспеченное детство, богатые по тем временам мама с папой, любовь, забота и вечные подарки по поводам и без. А Кореец совсем другой, он из глубинки, из какой-то дыры под Кемеровом, что ли, мать — уборщица в школе, папаша — рабочий на заводе, вечно пьяный. Кореец давно еще рассказал — в тот год, когда рулил тут после смерти Вадюхи перед своим отъездом в Штаты, сказав Андрею, что хочет оставить его вместо себя, и они автоматически стали самыми близкими.

Вот тогда они как-то махнули прилично, Кореец и рассказал. И Андрей слушал внимательно, удивляясь откровенности всегда скрытного кореша. Про то, как тот рано начал заниматься боксом, поняв, что это единственный способ свалить из заброшенного городишки. Про то, как по вечерам после тренировок шатался по разбитым и стремным улицам во главе компании таких же пацанов — отличаясь от них не только тем, что был сильнее, умнее и хитрее, за что и стал главным, но и тем, что они курили вовсю с малолетства и жрали водку, а Кореец не пил, для него бокс был важнее. Недаром стал чемпионом России среди юниоров.

Генка рассказывал еще, что девок любил и они его, а женился на однокласснице. Которая привлекла именно тем, что не трахалась ни с кем, что училась хорошо — словом, была другая. Прямо сразу после окончания школы и женился. А денег не хватало — ну и связался со взрослыми уже бандитами, которые давно к себе звали. Тем более что боксу это не мешало, они поощряли только, что пацан не водку жрет, а в зал ходит. А потом сел Генка — стоял на стреме, когда магазин брали, а мимо дружинники шли, ну и докопались. Он их и уложил в два удара — а один помер потом.

Выяснилось, правда, что под градусом приличным были мусорские помощники, и мусора, просекшие, в чем дело, Корейца вообще предлагали отпустить, если сдаст тех, кто магазин взял. Но тот, понятно, в несознанку — и девять лет в итоге, от звонка до звонка. В авторитеты вышел — вор, выходя, его смотрящим сделал, тоже на вора прикинуться предлагал, рекомендации давал. Видать, родственную душу увидел — а Корейцу хотя и близки были понятия, но все же решил, что, раз сел молодым на такой срок, надо хоть после зоны хорошо пожить, для себя лично. И мотанул домой. И за старое взялся. И чуть-чуть опять не попал через пару месяцев, еле свалил. И толком-то жить начал уже здесь, в Москве, после того как с Вадюхой случайно познакомился.

А он, Андрей, ему начал про слюнявое детство лепить, про бабушкины подарки. Лажанулся, в натуре.

Кореец молча потянулся за бутылкой «Короны». Андрей специально пацанов озадачил, помня, что Генка его в Штатах пил. Генка, впрочем, не особо выпить-то любитель — но пиву даже обрадовался, видно, озверел уже от лежания, уколов и таблеток и особой еды, всякого мягкого, протертого, жидкого. И бутылку опустошил в два глотка, потянувшись к новой. Их у него штук пять у кресла стояло — все заранее открытые, у каждой лимон в горлышке, по-американски так.

— Проверь пацанов — если эти пробили, могут заявиться сегодня…

Андрей кивнул охотно — минут двадцать уже искал повод выйти, и тут он наконец появился. Но, оказавшись за дверью, пошел не к выходу, а наверх, в комнату, в которой обосновался, как только переехали сюда. Быстро достал из кармана висевшего в шкафу пальто пакетик, сложил пополам стодолларовую бумажку, повозился чуть-чуть, действуя аккуратно и быстро, вставил ее в ноздрю, зажимая другую и делая резкий вдох. И так же быстро повторил операцию. Доза, конечно, была невелика, пары дорожек хватало минут на двадцать — тридцать кайфа, но кокс всегда накладывался на спиртное, усиливая эффект. А к тому же куда было торопиться — вся ночь впереди. По крайней мере сейчас, после дозы, давшей, как всегда, резкий подъем, показалось, что спать он сегодня не будет, а отметит праздник как полагается.

— Ну что, Голубь, тишина?

Пашка Голубь, здоровенный бычина, прибившийся к Андрею еще в девяносто первом, можно сказать, самый первый боец его личной бригады, осклабился.