Сладкая жизнь эпохи застоя

А ведь у этой дряни удивительные глаза, можно сказать, фиалковые, вдруг пришло мне на ум.

— Я хочу написать твой портрет, Элла, — сказал Борис. — Карандашом. Лицо. Если что-то получится, попробую маслом. Но как передать цвет глаз — не представляю.

— А помнишь, ты звал меня синеглазкой?

Красотка хватала уже через край. На губах Бориса выступила виноватая улыбка, он как-то ссутулился, но имел вид человека, получающего незаслуженно щедрый подарок.

— Водочки, водочки выпить надо, — загудел Петруша. — Люда, тебе налить? Наталья? Не хочешь — дело твое. А ты, Людмила, молодцом. Еще? Отлично.

Но ничего отличного не было. Люда хлестала водку с самого начала. Не подливать ей нужно, а наоборот, увести от стола. Я почувствовала, что начинаю злиться на Петрушу. Чего, собственно, он добивается? И, неожиданно для себя, встала.

— Не дергайся, — насмешливо сказал Петька. — Все идет своим чередом, все уже давно записано в Книге судеб.

— Я что-то не понимаю, о чем у вас речь, — сказал Борис, глядя на Петрушу с полным недоумением.

— А тебе сегодня понимать и не положено, — спокойно ответил тот.

Элла серебристо засмеялась:

— Думаю, дело в том, что все уже захмелели. Да и поздно отчаянно. Мне пора, — докончила она, поднимаясь.

— Секунду, — Борис бросился в комнату.

Элла неспешно двинулась в сторону прихожей.

— Где-то тут была моя сумка, — донесся до нас ее голос. — Вот. Нет, это, наверно, Наташина.

Пришлось идти ей на помощь. За столом осталась одна Люда.

Когда сумку наконец нашли и Элла накрасила губы и обмотала шею длинным шелковым шарфом, спустившимся до конца подола, в прихожей возник Борис, деловито похлопывающий себя по карманам куртки.

— А ты-то куда собрался, хозяин? — растягивая слова, спросил Петруша.

Борис глянул на него изумленно:

— Я должен проводить Эллу.

— Элла на машине.

— Ну и что? Сейчас поздно.

— Вот именно. Пора по койкам.

— Пора, пора, — засмеялась Элла и крикнула в сторону кухни: — Милочка, до свиданья!

Все это напоминало какую-то пьесу, но я никак не могла вспомнить какую, хотя и отчетливо представляла себе следующую сцену, изображающую нас с Петрушей, растерянно топчущихся в прихожей, после того как закрылась дверь за Борисом и Эллой и настала тишина.

Тишину почему-то страшно было нарушить, и возвращались мы в кухню чуть не на цыпочках.

Люда все так же сидела за столом.

— Будь добр, достань мне чемодан с антресолей, — сказала она Петруше.

— Не глупи. Он вернется через полтора часа, — бесцветным голосом ответил философ.

— Я знаю. Это не имеет значения, — сказала Люда.

Петька молчал.

— Мне самой лезть на антресоли? — В голосе Люды послышалось что-то, похожее на любопытство.

— Люда, вы прожили девять лет.

— Да, на два больше, чем следовало.

Очень точно, отметила я про себя. Именно тогда появилось ощущение, что они вышли на финишную прямую. Я пришла к ним — как раз сирень расцвела — и сразу же поняла, что произошли какие-то перемены, а они старательно делают вид, что все как прежде, и особенно старается Борис. Но как же постарела за это время Люда, вдруг осознала я, и мне стало страшно. Я сжалась в углу между окном и буфетом, а флегма Петька летал по кухне, на ходу переставляя стулья. Его обычная невозмутимость испарилась без следа.

— Он на гребне сейчас, поэтому и зарвался, — тонким фальцетом выкрикивал Петруша. — Но это же ненадолго; он к тебе привык, он даже не представляет себе, до какой степени не может жить один. — Еще стул полетел в сторону. — Без тебя.

Последним двум словам убедительности недоставало. Лицо Люды стало похоже на сморщенное яблочко.

— Петь, у нас речь шла о чемодане и антресолях.

Чертыхнувшись, Петруша вышел из кухни. Люда посмотрела на меня вопросительно:

— А ты что молчишь?

— Не думаю, чтобы на тебя подействовали какие-либо слова.

— Неважно. Каждый выполняет свой долг до конца, — она дернула уголком рта, — или ты этим и собираешься заняться? На всякий случай: за бельем приедут из прачечной утром в четверг, серый костюм в химчистке — квитанция и расчетные книжки здесь.

— Ты с ума сошла.

Люда сняла телефонную трубку, вызвала такси…

Через полчаса она уехала. Петруша повез ее чемодан, а я осталась мыть посуду. Название пьесы я вспомнила — ее финал не сулил мне удачи. Но Петруша прав: не к чему дергаться, все уже давно записано в Книге судеб.

Райские кущи