Сладкая жизнь эпохи застоя

«Да, все мы под Богом ходим, — сказала жена, закрыв за ней дверь и вернувшись ко мне. — Крепким казался. Да и комиссии ведь проходил. В Гондурас не пошлют просто так. И вот нате! А я так надеялась услышать что-нибудь необычное, интересное. От тебя разве услышишь? Сидишь сиднем, вдали от всех новостей». Мне стало жалко Римулю. Она так готовилась, испекла такой торт! Федька все-таки плохо воспитан, и знание диппротокола его не спасает. «Хорошо хоть доктор попался приятный», — сказал я Римуле, чтобы хоть как-то утешить. Она посмотрела задумчиво. «А ведь здесь хорошо разместится диван, — сказала она, показав на меня. — Я об этом подумала, когда мы за столом сидели. Диван полукруглый. Да, именно полукруглый. Придется тебя, конечно, немножко согнуть, но ты ведь потерпишь?» Я молчал. «Все-таки ты консерватор, — сказала жена, — ну вспомни, пожалуйста, сколько раз я бывала права, и без глупостей соглашайся. Диван в нише! Будет очень уютно. А на стенку я повешу кашпо».

Час между волком и собакой

Замужество Веты Рогожиной было, с какой стороны ни глянь, неудачным, но это редко кому приходило на ум, уж очень она всегда казалась веселой. Муж обычно отсутствовал, пребывая в каких-то экспедициях, но она не скучала — дом просто ломился от гостей. И стол ломился, и с выпивкой было в порядке, но пьянеть как-то никто не пьянел: уж очень было светло, душевно и сытно. Как это получалось, при том что люди сходились разные, а нередко и незнакомые, определить было так же трудно, как и то, на чьи, собственно, деньги они все так мирно пьют тут под хороший кофе отличный армянский коньяк, закусывая ветчиной и салатами. Когда Костя Лукин спросил Вету об этом впрямую, она просияла, словно услышала комплимент, а потом, радостно смеясь, ответила: «Профессия мужа спасает. Он ведь обогатитель». Она любила смеяться своим немудреным шуткам и этим тоже всегда раздражала Костю, как раздражала и яркой одеждой, и вечно свежим и бодрым видом: можно подумать, только что вышла из ванны, а вчера прилетела с курорта (хотя вставала она каждый день в полседьмого, так как работала химиком в лаборатории на заводе). «Я трудовая лошадка, пашу от зари до зари», — кокетливо заявляла она, свернувшись калачиком в кресле и держа в белых пальцах длинную тонкую сигарету. «Где только ты их берешь?» — спросила Аня Ступальская, выуживая себе такую же из предложенной Ветой пачки. «Сама не знаю, — ответила Вета, — но ты же знаешь: других я не курю». «Она что, в самом деле работает на заводе?» — спросил Лукин Федю Кривых, который привел его к Вете. «Кажется, да, — ответил тот без особого интереса, — главное, бастурму она делает неподражаемо».

Люди, которые собирались у Веты, нравились Лукину. Ради ее гостей можно перетерпеть и хозяйку, подумал он как-то, но главным образом ходил к Вете потому, что здесь пили, не напиваясь, а с тех пор как треснуло то, что почти восемь лет надежно и, думалось, навсегда охраняло покой и благополучие (его жизнь с Наташей), Лукин разве что за бутылкой находил некое подобие уверенности и, будучи человеком воздержанным, со все большей тревогой констатировал эту слабость. Он не мог оставаться один, ему нужны были собутыльники, но он боялся подпасть под власть алкоголя и поэтому снова и снова приходил к Вете, подпадая (как сам отмечал со страхом) под власть раздражавшей чуть ли не каждым словом и шагом женщины. Пытаясь отстоять независимость, он временами начинал брыкаться, хамил и вел себя с грубой, совершенно несвойственной ему развязностью, но даже и это она принимала звонко и весело, усугубляя, естественно, его злость и заставляя чуть ли не топать ногами от угнетающего сознания, что не ходить к ней он уже не мог.

Трещина, разделявшая их с Наташей, делалась день ото дня все шире. И восемь лет брака (счастливого брака!) относило куда-то дальше и дальше прочь. Наташа была еще рядом, и даже роман ее с Аристарховым, кажется, кончился, но она все равно жила своей обособленной жизнью, словно на ключ заперлась, и только терпела еще покамест, что он тут, рядом, как пес, скребется под дверью. Детей нет, думал Лукин иногда, брак пустоцвет. Детей он и до сих пор не хотел, но готов был стерпеть хоть десяток, если бы это могло вернуть то блаженное, теплое, как одеяло, ощущение устойчивости.

Уже в ноябре, месяца через два после знакомства с Ветой, Лукин как-то вернулся домой и увидел записку: «Уехала в командировку. Вернусь в пятницу». Хуже всего, подумал он, что это и в самом деле командировка.