Сладкие разборки

Нехорошо это, наверно, но, признаюсь, я чувствовала некоторое злорадство и недоброе удовлетворение, когда увидела, как Чубатый оказался в когтях у майора Белоглазова. Как этот последний затеял с ним ту же самую игру в кошки-мышки, которую прежде устраивал со мной. Как тем же спокойным, холодным тоном задавал Чубатому коварные вопросы, вопросы-ловушки. Как раз за разом попадался Чубатый в эти ловушки. Понимал это слишком поздно, бесился, пытался выкручиваться, но увязал все глубже и глубже. В ярости он страшно ругался, кричал, на своего адвоката Шнайдера, пожилого, интеллигентного вида мужчину с седеющей бородкой. «Ну что ты сидишь, как пень? Вытаскивай меня отсюда, избавь от этих ментов!» Но адвокат только хладнокровно пожимал плечами, будто говоря: «Сидел бы уж, не рыпался, на этот раз тебя хорошо зацепило».

Чубатый сознался во всем. Прямо в своем собственном особняке, у нас на глазах сознался в убийстве Сучкова, и в попытке посадить вместо себя в тюрьму Игоря Горелова, и в похищении моего мужа. Словом, вся картина хитроумно задуманного преступления раскрылась перед нами в признаниях Чубатого. Все это было услышано, занесено в протоколы, заверено понятыми.

Анжелка все это время не показывалась. Сидела, наверное, где-то в спальне на втором этаже. Мы бы так и не увидели ее вовсе, но Белоглазов счел необходимым допросить и ее. Она появилась перед нами в шикарном бархатном халате. Лицо от плача было красным и помятым, а волосы растрепаны. В неуемной ярости своей моя бывшая подруга была похожа на ведьму, страшную колдунью из детской сказки.

Войдя в комнату, она сразу увидела меня, во всяком случае, именно ко мне были обращены ее полные злобы и ненависти слова.

— Ну что, довольна? — не сказала — прошипела Анжелка, гордо закидывая голову. — Ты хорошо поработала, на совесть! Все, что хотела, разузнала. Но учти, я тебе это припомню.

Я внутренне содрогнулась от ее угроз и, несмотря на то что знала, какое злое дело затевала она с Чубатым, почувствовала к ней жалость, которая, впрочем, вскоре угасла, сменившись ужасом и отвращением: так омерзительно грубо ругалась Анжелка, отвечая на вопросы следователя, будто все были перед ней виноваты. Но ей теперь уже нечего было терять. А когда Белоглазов буквально прижал ее к стене своими вопросами, она разъярилась окончательно и крикнула скорчившемуся в углу Чубатому:

— Ну что ты сидишь как последний дурак? Выручай меня! Ты же обещал меня на руках носить. И каждую пылинку сдувать. А пришли менты, так ты сидишь, словно воды в рот набрал!

— Да заткнись ты, дура! — вскакивая, крикнул Чубатый. — Из-за твоей бабьей трепотни все дело провалилось. На хрена ты этой дуре с телевидения все разболтала?

— Не трепись ты, козел лысый! Это ты сам все испортил. Почему именно эту бабу выбрал для своего дела? Как раз ту, которая и меня и Сучкова знает? Других, что ли, там не было?

— Как же я мог догадаться, что она тебя знает?

— Надо же было спрашивать!

Они так продолжали ругаться, не стесняясь ни нас, ни оперативников, как две базарные бабы. Я содрогалась от ужаса при этом омерзительном потоке грубых слов, а милиционеры переглядывались иронически: наверное, их, видавших виды, вся эта сцена немало позабавила.

Потом настал момент выяснять роль Бородавки в этом деле. Тот при каждом вопросе Белоглазова оглядывался на своего хозяина. Но, видя, что тот безучастно замер в углу, в конце концов стал отвечать сам разумеется, невпопад. Майору ничего не стоило заставить его рассказать все, что он знал и делал. А когда под конец выбил все и Бородавка уже подписывал протокол допроса, привратник оглянулся на сидящего в углу Чубатого, спросил своим высоким гнусавым голосом, глядя по-собачьи преданными глазами:

— Что, хозяин, я лишнего разболтал, да? Извини.

— Да пошел ты, — безразлично ответил тот и устало замолчал.

Было уже позднее утро, когда Белоглазов наконец объявил нам, что мы — я, Володя, Костя, Валера и адвокат Пацевич — можем чувствовать себя свободными. Несмотря на переполнявшие нас чувства, мы ощущали невыносимую усталость и головную боль. Однако домой не поехали, а, вернувшись в центр города, припарковались возле здания областного УВД: сидели в «Волге» Пацевича и ждали, пока не подъехала зеленая «Газель» — полуфургон, и Наташа Горелова, неловко выбравшись из нее, торопливо стуча каблучками, скрылась внутри главной милицейской конторы нашей области. Через полчаса она вышла обратно. Но не одна, а вдвоем в обнимку со своим мужем. После четырех дней в СИЗО Игорь выглядел усталым, измученным, но теперь небритое и осунувшееся лицо его светилось счастьем. Они уселись в свою «Газель», и мы смотрели, как она отъехала от тротуара, смешалась с потоком машин на оживленной улице, свернула за угол.