– Мы не держим в доме дешевого хлеба. Тем более не подаем дорогим гостям.
– Я не говорю о том, что дешево и дорого. Я говорю, что Он любит пресный ячменный хлеб, а сдобный пшеничный – не любит и не ест, – возразила Магдалина.
– Что ж ты мне раньше об этом не сказала? Я бы послала купить, – вроде бы укоризненно заметила рыжеволосая, но улыбалась при этом ласково и насмешливо.
Магдалина не ответила, сосредоточенно протирая губкой оставшуюся часть стола.
– А какой хлеб любит Иуда? – вдруг, словно невзначай, спросила рыжеволосая.
– Не знаю. Спроси у него, – не поднимая головы, ответила черноволосая женщина.
– Ты же всех их кормишь, Магдалина. Давно ходишь и готовишь для них еду. Я думала, ты выучила их вкусы…
Черноволосая перестала протирать стол, бросила губку в миску с водой, подняла голову, тряхнула волосами и сердито сказала:
– Меня зовут Марией. Зачем называешь меня по прозвищу?
– Все так тебя называют, – невинно стрельнула глазами рыжеволосая.
– Повторяю, Марфа, Марией меня зовут. И все меня так называют, пока мы не приходим в Иерусалим. А тут сразу начинают называть Магдалиной. Видимо, чтобы не путать с твоей сестрицей…
Слово «сестрицей» Магдалина произнесла едва ли не с яростью.
Наступило молчание. Потом Марфа сказала:
– Прости меня, Мария. Я не знала…
– Он, между прочим, ни разу не назвал меня Магдалиной, ни здесь, ни где бы то ни было! – с гордостью объявила Мария из Магдалы.
– Прости… Я не знала, что тебе это неприятно, – сказала Марфа.
– Мне всё равно, – мрачно усмехнулась черноволосая, снова взялась за губку и вдруг сказала: – Иуда любит медовые лепешки в масле.
– Да что ты говоришь?! – изумленно воскликнула Марфа и тут же достала из корзины две медовые лепешки. – А где обычно сидит Иуда?
– Вечером, когда возлежат, у всех есть свое место. За завтраком – не так строго, и порядок иногда нарушается. Но Иуда всегда старается лечь или сесть на последнее место. С левой стороны. Если это место раньше Него не займет Андрей. И тогда Иуда располагается справа.
– Мария, ты положи эти лепешки на то место, которое сейчас протираешь. Но только дождись, чтобы стол высох. А то хлебцы намокнут, – попросила рыжеволосая и, подхватив пустые хлебные корзины, поспешила к дому – вернее, к левому одноэтажному строению, в котором, судя по всему, размещались хозяева и была кухня.
Как только она отошла, Магдалина, обмакнув губку и отжав ее от воды, направилась к тому месту, на котором только что стояли корзины, и несколько раз снова старательно протерла столешницу.
А Марфа, остановившись на пороге дома и обернувшись, насмешливо посмотрела на нее, покачала головой и скрылась в дверном проеме.
Но в следующее мгновение она вновь появилась во дворе, неся в руках два деревянных блюда: одно – широкое и большое, другое – поменьше. На большом блюде вперемежку лежали сушеные смоквы и финики, на блюде поменьше – баккуроты. Оба блюда Марфа поставила в центр стола и сказала:
– Баккуроты вчера Лазарь нарвал. Вкусные – прелесть!
Магдалина тут же взяла один баккурот в руки, повертела, понюхала, потом аккуратно положила обратно, а блюдо переставила с центра стола на тот торец, возле которого стоял стул с высокой спинкой.
Глаза у Марфы прищурились и заблестели, губы еще больше припухли.
– А как тебе Иуда? Давно хотела тебя спросить, – вдруг сказала Марфа.
– Что значит «как мне Иуда»? – спросила Магдалина, оглаживая спинку единственного стула.
– Ну, как ты к нему относишься? – уточнила Марфа.
– А как я должна к нему относиться? – спросила Магдалина, медленно поднимая на Марфу черный, глубокий и тяжелый теперь взгляд. Обычного человека такой взгляд наверняка бы смутил и заставил потупиться. Но Марфа обычной женщиной не была.
– Иуда красив, – не без вызова объявила Марфа.
– Ну и что из этого? – спросила Магдалина.
– Он красивее всех других первых учеников. Мне кажется, он даже красивее Иисуса.
На короткое время между двумя парами женских глаз возник как бы поединок: зеленые глаза угрожающе сверкали и напористо светились, а черный взгляд сначала словно отступил и поддался, а потом окружил взгляд зеленый, стал отбирать у него лучики и гасить блестки, опустошая его и точно засасывая. И когда ничего уже от вызова и насмешки в глазах Марфы не осталось, Магдалина ответила уверенно и грустно:
– Красивее Него никого нет, не было и быть не может! Смазливее – пожалуй.
Опустошенный свой взгляд Марфа отвела в сторону и обиженно заявила:
– Иуда к тебе неравнодушен. Мне кажется, он тебя любит.
– Иуда не может меня любить, – печально усмехнулась Магдалина.
– Это почему же? – оживилась Марфа, и тотчас на щеках ее запрыгали розоватые веснушки.
– Хотя бы потому, что ему нравится твоя сестрица, Мария.
– Кроме тебя, Мария всем нравится.
Марфа замолчала, словно выжидая, пока Магдалина ответит на это как бы случайно выскочившее «кроме тебя».
Но Магдалина молчала. И потому Марфа добавила:
– На тебя Иуда смотрит совсем по-другому.
– Да, по-другому, – кивнула Магдалина. – Потому что он меня боится.
– Боится?! – искренне удивилась Марфа. – С какой стати?
– Потому что я вижу его насквозь, – сказала Магдалина.