Сладость горького миндаля(СИ)

На белых гробовых покровах покоился молодой человек лет двадцати. Волосы цвета газовой сажи оттеняли бледное лицо ангельских очертаний. Особенно удивлял разрез закрытых глаз: длинный, изогнутый у висков, усугублённый тёмными ресницами. Бледный рот с бесцветными губами завораживал классической строгостью, а на впалых щеках фарфоровая белизна переходила в голубоватый оттенок лиц мадонн Карло Дольчи, то ли неземной, то ли потусторонний. Чарльз не мог оторвать взгляда от покойника, забыв обо всём.

Он не мог сказать, сколько простоял так - неподвижно, зачарованный мёртвым ликом, но вдруг ощутил на плече тяжесть чьей-то руки и обернулся. Рядом стоял Роберт Корнтуэйт: тяжёлое удлинённое лицо с большим носом, но, по контрасту, мягкие губы и очень умные глаза.

-Мистер Донован, рад, что вы приехали, - Корнтуэйт окинул Чарльза внимательным взглядом.

Донован растерянно кивнул в ответ, безумно сожалея, что придётся уйти: лицо мертвеца заворожило его и не отпускало. Как ни странно, Корнтуэйт словно понял его. Он тихо спросил:

-Вы были знакомы с мистером Мартином Бреннаном?

Чарльз смутился: мучительно хотелось остаться в храме, но ложь всегда претила ему.

Он покачал головой.

-Я... нет. Я никого в Шеффилде не знаю. Мистер Бреннан, вы сказали? Я не знал его, просто... - он опустил глаза, - это же рафаэлевский лик ангела, - прошептал он и столь же тихо спросил, - отчего он умер?

Епископ, видимо, подлинно был умён. Он неспешно взял художника под руку, подвёл к боковому алтарю, потом они поднялись на место органиста, откуда открывался совсем иной вид на мертвеца, теперь фарфор лица отливал цинковыми белилами с толикой киновари и сиены, точнее, цветом алавастровых кипрских сосудов. Чарльз снова почувствовал, что не может оторвать от него глаз, пытаясь превратить шероховатую доску памяти в гравюру меццо-тинто, выскабливая и выглаживая фон, достигая постепенных переходов от тени к свету. Не упустить, запомнить глубину и бархатистость тона, богатство светотеневых оттенков этого небесного лика - ни о чём другом Донован сейчас думать не мог.

Между тем епископ, убедившись, что их никто не слышит, тихо ответил на вопрос живописца.

-Мистер Бреннан умер оттого, что перестал жить.

Как ни зачарован был Донован лицом в гробу, тон Корнтуэйта насторожил его: в ледяном спокойствии епископа проступило что-то сумрачное и гневное, словно он догадывался о чём-то весьма дурном, но по непонятной причине не хотел оглашать этого. Сами же слова, несмотря на их явную бессмысленность, вовсе не выглядели издёвкой, нет, в них тоже обозначилась какая-то скрытая тёмная логика. Чарльз отвёл глаза от гроба и внимательно посмотрел в лицо Роберту Корнтуэйту. В глазах епископа чернела ночь.

-Вы хотите сказать, что он...самоубийца? - прошептал Донован.

Епископ пожал плечами. Его голос снова изменился, напомнив теперь менторский тон судейского крючка.

-Он был найден мёртвым в загородном доме Бреннанов на Дальнем выгоне. Но на шее не было петли, в теле - пулевого отверстия. Шеффилд славится своими ножами, но ничье лезвие его не оцарапало. Ничто не говорило и об отравлении ядом или газом, хотя именно это вначале заподозрили. Близкие противились вскрытию, но полиция в таких случаях умеет быть настойчивой. Но в итоге полицейский врач сказал именно то, что я вам уже сообщил: он умер оттого, что перестал жить. Он обронил, что, возможно, покойник принял чуть больше снотворного, чем нужно... Но и это спорно. Просто остановилось сердце.

Донован смерил епископа внимательным взглядом, потом снова посмотрел на мертвеца во гробе. Над ним склонилась рыдающая женщина, лица которой Чарльз не видел из-за густой вуали. Её пытался успокоить седоватый джентльмен с благородными чертами, но она оттолкнула его руку с платком и снова зарыдала.

Гроб закрыли. Началась панихида. Донован со сжимающимся сердцем слушал интроит "Requiem aeternam", потом задумался, и звуки словно затихли в нём, уступив место томительным и горьким мыслям. Магия мёртвого лица уже отпустила, чары развеялись, теперь живописец даже изумлялся той власти, что обрёл над ним лик покойника. Донован не склонен был корить себя за это: художник - раб красоты, однако он впервые ощутил это рабство как заворожённость, очарованность и подчинённость, раньше это было лишь любованием и услаждением.

Сквозь эти мысли до него донеслась секвенция "Dies irae", и Чарльз с особой горечью прочувствовал распад и тлен той красоты, что овладела им. Откуда-то долетели нежные голоса: "In paradisum deducant te Angeli, in tuo adventu suscipiant te martyres, et perducant te in civitatem sanctam Jerusalem" , и под древний антифон гроб вынесли из храма.

- Ему предстоит покоиться в семейной усыпальнице на кладбище Нортон, - голос епископа раздался рядом и снова вывел Донована из задумчивости. - Сойдёмте вниз.

Глава 2. Епископ-искуситель.

Глупо избегать искушений,

против которых всё равно не можешь устоять.

Оскар Уайльд.