Сладость горького миндаля

Грэхем, повернувшись на каблуках, стремительно вылетел из библиотеки и понёсся к себе в покои, по дороге злобно бормоча: «Наглая чертовка… наглая чертовка…» Тем не менее, четверть часа пометавшись по комнате и обругав герцогиню последними словами, Перси пришёл в себя, чуть успокоился и, случайно взглянув на себя в зеркале, отразившем джентльмена со сжатыми кулаками и перекошенной физиономией, неожиданно расхохотался.

«Подлинно чертовка», проронил он теперь с лёгкой усмешкой, вспомнив, как великолепно держалась герцогиня, как хороша она была в строгом платье болотного цвета с изящной шнуровкой, как белоснежна была кожа холодного благородного лица, какие чёрные бесята танцевали в ледяных свинцовых глазах! Какая женщина, Боже мой, какая удивительная женщина! Любовь в нём зажглась раздражением, как от трения спички возникает пламя. Если раньше он возжелал её тело, то теперь взалкал покорить эту дерзкую душу, жажда обладания стала утончённей и прихотливей.

Тут подошло время обеда. Грэхем почувствовал странную робость при мысли, что ему придётся вновь с ней встретиться, но переборол собственное малодушие и направился в столовую. Там уже собрались почти все, минуту спустя появилась и герцогиня в синем платье с алансонскими кружевами. Грэхем сел рядом с Генри Корбином и, пока подавали первое, не поднимал глаз.

К его удивлению, за столом разговор снова зашёл о женщинах, но спровоцировал его, причём невольно, старик Монтгомери. Генри Корбин перед обедом услышал яростную брань милорда Фредерика в его покоях, заглянул к своему старинному другу узнать, что вызвало его недовольство, и увидел старого герцога, который только что дочитал присланную ему из Парижа книгу «Консуэло» знаменитой Жорж Санд. Старик забыл об обеде, швырнул книгу об стол и костерил пишущих женщин на чём свет стоит.

Корбин успокоил его и повёл в столовую, где, однако, разговор возобновился.

— Воплощённая нелепость, — возмутился Монтгомери, — все идеи этой книжонки ложные и опасные, везде длинноты и декламации, всюду напиханы музыкальные теории, оккультные науки, религиозная ересь, бредни о метемпсихозе! Это самая тягостная бессмыслица из всех, что мне доводилось читать, и чтение этого нескладного романа оставило меня утомлённым и разбитым, — пожаловался старик.

Мисс Монмаут поджала губы: роман привёл её в восторг. Мисс Сэмпл тоже нахмурилась: «Консуэло» не очаровал её, но ругань на обожаемую Жорж Санд она сочла неуважением милорда Фредерика к женщинам. Герцогиня же Хантингтон осталась спокойной, она только с ласковым участием спросила милорда Монтгомери, зачем же он, терзая себя, читал этот роман, разве неясно было по первым трём главам, что это глупости?

Монтгомери на мгновение осёкся, потом спросил леди Хильду, прочла ли она сама этот роман?

Герцогиня улыбнулась.

— Я следую запрету мужа, милорд. Хантингтон говорил, что женщина, подобно Жорж Санд, просвещающая мужчин, — пагуба нынешних времён, признак порчи инстинкта и дурного вкуса. Он особенно не терпел, когда ссылались на госпожу Ролан, на госпожу Сталь или Жорж Санд. Для мужчин упомянутые особы, говорил он, три комические фигуры и как раз сильнейшие контраргументы против женского равенства. Но не буду лгать, в роман я заглянула.

— И что? — с интересом спросил лорд Генри.

— Не дочитала, — виновато вздохнула герцогиня, — наставничество при ничтожности знаний, высокомерие, разнузданность и нескромность, всё, что раньше обуздывалось страхом перед мужчиной, здесь проступает. Разве это не проявление дурного вкуса, если женщина начинает учить истинам? — на губах герцогини заиграла улыбка. — Истинная женщина ведь совсем не хочет истины — какое дело женщине до истины? Её великое искусство есть ложь, иллюзия и красота.

— О, да, — с мечтательной улыбкой кивнул Корбин, — мы обожаем женщин, под нежными околёсицами которых наша серьёзность и глубина начинают казаться нам почти глупостью. Эти же, начиная с Ролан и де Сталь, учатся требовать, домогаются прав, но в итоге только теряют стыд, женственность и вкус.

— Да, — согласился успокоившийся Монтгомери, — со времён французской революции влияние женщины умалилось в той мере, в какой увеличились её притязания.

— Вы предлагаете женщине, дядюшка, быть бессловесным домашним животным? — мисс Монмаут обращалась к Генри Корбину, однако явно пыталась задеть леди Хильду, — но ведь даже мужчины, самые развитые и разумные, поддерживают притязания женщин, разве нет?

— Ну, ещё бы, — тут же, как кот, которого погладили против шерсти, ощерился милорд Фредерик, вмешавшись в разговор. — Среди учёных ослов много тупоумных развратителей женщин, которые советуют ей подражать мужчинам, пытаются низвести женщину до «общего образования», и даже до чтения газет и политиканства. Хотят сделать из женщин свободных мыслителей и литераторов, но лишь делают их с каждым днём всё истеричнее и… — он задохнулся возмущением, не находя слова.

— Жоржсандистее, — помогла ему герцогиня.