Сладость горького миндаля

Генри Корбин пояснил, что склеп находится под часовней, только с юга и, обойдя строение, все остановились перед оградой. Хозяин Блэкмор Холла открыл калитку и спустился по уходящим вниз массивным, но неглубоким ступеням. Те, кто их выбивали в граните, явно понимали, какой груз будут спускать вниз и как важно с ним не споткнуться. Ливси провернул ключ в замке на двери, засветил факел и вошёл первым, освещая путь хозяину и его гостям.

Монтгомери поёжился, вступая в мрачные внутренности склепа: вход ему показался ему ртом огромного кита, заглатывавшего входящих. Дневной свет сюда, вниз, уже не проникал, но факел Ливси освещал склеп от стены до стены. Помещение и вправду было довольно небольшим, квадратным, окаймлённым по трём стенам нишами. Монтгомери насчитал их по четыре в каждой стене, кроме той, где был вход. Некоторые из них пустовали, но большинство были заняты массивными старыми гробами.

В центре усыпальницы высились три постамента. На боковом слева — стоял гроб, центральный же и правый боковой — пустовали. Два гроба были свалены в углу — один резной, дубовый, большой, второй — без резьбы, простой, поменьше и полегче.

Монтгомери поморщился: запах тут стоял невыносимый: застоявшийся, тяжёлый и приторно сладковатый, дурманящий голову. Герцогиня вынула веер, начав обмахиваться и, тем не менее, с любопытством осматривалась, не проявляя никаких женских ужимок и ни на что не жалуясь.

— А чей это гроб? — леди Хильда указала рукой на постамент и тут же прервала себя, прочтя на гробовой таблице надпись, — ага, достопочтенная Кэролайн Кавендиш, урождённая Корбин, — а этот гроб тут и стоял?

Генри Корбин покачал головой.

— Нет, моя дорогая, её гроб стоял в левой нише, наверху, — граф указал рукой в тёмный угол, — а тут был гроб первого графа Блэкмора. Но после того как в усыпальнице стало происходить невесть что, я распорядился поставить гробы предков, которые оставались на месте, в ниши, а эти три — установить на постаменты. Ну и чему это помогло?

Джеймс Гелприн медленно водил головой из стороны в сторону, оглядывая старую усыпальницу, и на лице его, точно он сидел за покерным столом, ничего не проступало. Фредерик Монтгомери молча стоял у входа. Старый склеп навёл на него тоску.

Пройдёт совсем немного лет — и его останки тоже сложат в такой же резной деревянный ящик, и тоже, как ненужный хлам, запрячут в семейную усыпальницу, а через пару десятков лет он, как и эти трухлявые мумии, тоже будет взирать на мир чёрными провалами черепа да улыбаться оскалом беззубого рта. Чёрт возьми…

Он горестно вздохнул. Умереть… вернуться в небытие, когда не нужно выходить на сцену жизни, облачаться в пышные одеяния или лохмотья, произносить напыщенные монологи… Мы проспали тысячи веков, не ведая печалей и забот, оставались в тиши, во сне, более глубоком и мирном, чем сон младенца. А теперь страшно боимся после мучительного, лихорадочного существования, пережив сотни напрасных надежд и праздных страхов, опять погрузиться в вечный покой!.. Почему?

Монтгомери уныло оглядел старые каменные ниши с неподвижными гробами.

О, вы, воины и рыцари, спящие в каменных приделах склепа старинной часовни, в глубоком безмолвии, не нарушаемом даже звуками органа, — разве неуютно лежится вам в месте последнего упокоения? Неужто вы хотели бы восстать из гробниц? Неужели сетуете, что боль и страдание навеки покинули вас, и вам жаль, что не слышите вы об умножении вражеских рядов и об увядшей любви вашей дамы? Неужели вы сожалеете, что ни один звук никогда не потревожит ваш вечный покой, неизменный, как мрамор ваших надгробий? А ты, мысленно вопросил он покойную жену, ты, к которой стремится моё сердце, и будет стремиться, пока не утратит способность чувствовать, ты, что любила беззаветно, почиешь ли и ты в мире, или будешь жалобно взывать ко мне со своего могильного ложа?

Арчибальд Хилтон не обременял себя философическими размышлениями, но в свете факела внимательно разглядывал гробы, лежащие в углу. Первый, массивный и резной, украшенный дорогими ручками с позолотой, треснул по стенке, крышка с серебряной табличкой и крестом тоже раскололась, из гробового отверстия высыпался прах, похожий на грязноватые опилки, в стороне валялись жёлтый полуистлевший череп и несколько костей. Второй гроб, простой, без украшений и позолоты, тоже был раскрыт, оттуда страшными провалами глазниц и злым оскалом зиял ещё один череп с остатками густых чёрных, но сильно запылённых волос.