Сладостный огонь

Значит, она все-таки почувствовала их. Натан, прикрывшись до пояса одеялом, тоже сел, отперевшись на спинку кровати. Он потянулся было за своей рубашкой, но передумал. Зачем прикрывать шрамы? Она все равно знает, что они есть. Он пытался скрыть их, но не успел. Было приятно чувствовать на спине ее руку — нежную, мягкую, исцеляющую, словно бальзам.

— Как я мог об этом заговорить? Я даже лампы погасил, чтобы тебе не было неприятно.

— Неприятно? Неужели ты и вправду думаешь, что я такая неженка? — Она отбросила простыню, указывая на свое колено. — Смотри. Мне так хотелось быть для тебя красивой, что, когда я увидела это…

Увидев шрам в виде полумесяца, Натан улыбнулся. Он наклонился и поцеловал его.

— Ты прекрасна.

Лидия взглянула на него не веря своим ушам.

— Не плачь, — сказал он, заметив на ее глазах слезы. — Почему ты плачешь?

Она бросилась в его объятия, и он перестал задавать вопросы.

Лидия и сама не знала, почему плачет. Она не могла объяснить этого. Натан протянул ей уголок простыни, чтобы она утерла слезы, и ее всхлипывания постепенно прекратились.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Пусть даже я и не помню, как влюбилась.

Натан крепко прижал ее к себе.

— В моей жизни никогда не было никого похожего на тебя, Лидия. Такого нежного, щедрого, честного и невинного человека. Иногда мне кажется, что все произошло по ошибке, что ты не можешь любить меня, и я… — Натан замолчал. Он не мог ей сказать, что страшно испугался, когда подумал, что она его не любит и не хочет. — Ты хотела узнать, откуда у меня шрамы?

Я получил их, работая на Земле Ван Дьемана. Ее теперь называют Тасманией, как будто от этого в этой преисподней что-то изменится к лучшему. Я работал на лесоповале возле Хобарта. Мы валили кипарисовую сосну, которая идет для постройки кораблей. Деревья достигали в высоту шестидесяти или семидесяти футов, а ствол иногда с трудом могли обхватить, взявшись за руки, три человека. Работали по шестнадцать часов летом и по двенадцать зимой. Я валил также мирт, который требовался колесникам, и филок-ладус ромбоидальный, древесина которого шла на мачты и рангоуты в судостроении. Иногда в качестве надсмотрщиков назначали каторжников. Эти были еще хуже. Труд ценился дешево, но человеческая жизнь вообще ничего не стоила. Многим смерть казалась избавлением. В это время на континенте обнаружили золото. Некоторые старались получить досрочное освобождение и, взяв кирку и лопату, отправиться искать золото в одиночку, вместо того чтобы работать на государственной земле. Я ждал досрочного освобождения десять лет и к тому времени уже имел эти шрамы. Двадцать пять ударов я получил за то, что пытался ослабить колодки на ногах. Никого не волновало, что я не мог в них ходить. Еще двадцать пять ударов мне приписали за то, что потерял казенную рубаху. У меня ее украли. Пятьюдесятью ударами меня наказали за драку с каторжником, который пытался меня изнасиловать. — Натан почувствовал, как дрожит Лидия, и, зная ее достаточно хорошо, понимал, что дрожь вызвана не отвращением, а состраданием. Она чувствовала его боль и разделяла ее. За всю свою жизнь Лидия не испытала ничего похожего на то, что пережил Натан, однако умела глубоко прочувствовать чужую боль. — К тому времени как я перебрался из Земли Ван Дьемана в Сидней, я провел более двухсот дней в одиночном заключении. Но не думай об этом. Я, например, стараюсь об этом не вспоминать. За десять лет это не так уж много.

Лидия не верила, что Натан не думает об этом. Он мог не говорить о страхе, об одиночестве или страданиях, но гнев, который они вызвали, жил в нем всегда. Это было средством самозащиты.

— Ты говорил мне, за что тебя сослали на каторгу?

— Говорил.

Лидии не хотелось заставлять его повторяться, но она должна была знать. Десять лет — большой срок. Наверное, преступление, которое он совершил, было серьезное.

— Я был приговорен к двадцати годам.

— Но ты говорил, что получил… досрочный…

— Досрочное освобождение. Но это не помилование и не означает, что приговор снят. Мне дали возможность устроиться на работу у какого-нибудь хозяина в качестве чернорабочего или слуги, и правительство перестало заботиться обо мне. Надо лишь, чтобы каторжник сообщал, где находится. Досрочное освобождение ограничивает также возможность передвижения.

— Однако ты приехал в Сан-Франциско?

— По договоренности со своим работодателем. — «И благодаря подкупу целого ряда чиновников», — мысленно добавил он. — Иначе я не смог бы этого сделать. Я пока еще не свободный человек.

— Но, Натан, когда тебя приговорили, ты был еще ребенком. Как это случилось?

— Мне было четырнадцать лет. — Он помедлил, почувствовав, как ее пальцы нащупали на спине рубцы с неровными краями. — Меня обвинили в убийстве. Говорили, будто мне повезло, что меня не повесили.

— Ты действительно совершил убийство?

— Меня редко спрашивали об этом. Ты, например, не спрашивала. А сам я не стал поднимать этот вопрос.

— Значит, я вышла за тебя замуж, не зная этого? — Она покачала головой: — Не может быть.

Натан взял ее за плечи и немного отстранил от себя.