Сладострастие бытия (сборник)

Летелье не отличался умом, зато обладал чувством дистанции. Но его одолевала потребность непрерывно говорить о своем хлеве, скотине и полях. Хотя он вынужден был признать, что лейтенант не слишком-то разговорчив.

Когда же он узнал, что капрал Бриссе занимался псовой охотой, а псовая охота нередко проезжала мимо родной фермы, то начал донимать воспоминаниями Жюля, и Жюль сделался для него важной персоной. А капрал не уставал повторять, что лейтенант «лучше относится к животным, чем к людям».

Он говорил об этом, когда взвод остановился на постой в деревушке на краю Арденнского леса и Сермюи сначала занялся конюшнями, а потом уж расселением людей.

Он напоминал об этом во время полевых занятий, когда Сермюи, запретивший галоп с полной выкладкой, заставлял людей тянуть лошадей по непролазной грязи.

Те же разговоры он заводил по поводу кормежки. И солдаты, для которых утренний и вечерний суп составляли главные события дня, верили, что их «кормят хуже, чем скотину».

Так, шаг за шагом, злоба Жюля разливалась вокруг, как масло, и все благодаря силе слова.

Однажды декабрьским вечером после ужина Жюль заявил:

– Хватит с нас жратвы из холодильника. Завтра добудем свеженькую. Это говорит вам капрал Бриссе.

– Браво, капрал! – загалдели вокруг. – Но где ты ее возьмешь?

– Ты сможешь пойти и сказать лейтенанту, что так больше нельзя? – спросил путевой обходчик Февр, здоровенный детина, весельчак и балагур.

Соображение Февра Жюлю не понравилось: пойти к лейтенанту было единственным, на что он не был способен.

– Я ничего не смогу сказать, – ответил он, напустив на себя таинственный вид. – Это должно остаться между нами. – И обернулся к Дювалю: – Ты у нас ушлый, сможешь раздобыть несколько полосок старой кожи?

– И новой смогу, – отозвался рыжий.

Лицо Летелье, который поначалу не уловил сути разговора, вдруг просветлело.

– Понял! – сказал он, подмигнув Бриссе, и пошевелил пальцами, словно завязывая узел. – Я готов пойти, потому что знаю, как это делается. Я и у себя в поле, в Аржантане…

Февр, которому хотелось обратить на себя внимание капрала, спросил:

– А можно, и я тоже?

– Нет, в другой раз, – отрезал Жюль, словно речь шла о поощрении. – Для этого полсотни человек вовсе не требуется. Сегодня вечером пойдут Дюваль и Летелье.

Когда совсем стемнело, троица отправилась в деревню.

Именно в этот час офицеры эскадрона – капитан Нуайе, лейтенант Сермюи, двое младших лейтенантов и один курсант – встали из-за стола.

Все трое появились на крыльце большого кирпичного здания, которое крестьяне торжественно называли замком и которое служило одновременно командным пунктом, домовой церковью и жилищем капитана.

Внизу у лестницы ждал автомобиль. Тусклый свет, пробивавшийся из холла, слабо освещал силуэты пяти офицеров.

– Спокойной ночи, господа, – с легкой иронией произнес капитан. – Само собой, я ничего не знаю. И все же, пожалуйста, не задавите полковника и не бейте слишком много бутылок.

Раздались три смешка, потом четыре щелчка каблуками, за которыми последовало «Честь имею, господин капитан», сказанное четырьмя разными голосами. Капитан вошел обратно в дом, остальные быстро сбежали с лестницы. Свет в холле погас.

Курсант, зябко кутаясь в пальто, подпрыгивал то на одной ноге, то на другой.

– Ну, Сермюи! И вам не совестно? Вы решительно не идете?

Сермюи, которому не понравилась фамильярность курсанта Дартуа, сухо ответил:

– Благодарю вас, но я уже сказал «нет».

– Но послушайте, ведь капитан обещал, что закроет глаза…

– Капитан, может, и закроет глаза, но он остался на командном пункте.

Тут в разговор вмешался младший лейтенант Дезобрейе.

– Брось, Дартуа. Если Сермюи это не нравится… – насмешливо и чуть раздраженно начал он.

Сермюи, прекрасно знавший все местные достопримечательности, заметил:

– Мой дорогой, я очень люблю хороших собак, я люблю хороших коней, и у меня нет некрасивой жены, чтобы устраивать сцены… – И, ничего больше не добавив, вошел в темную аллею.

– Наш лейтенант мог бы быть и пообщительнее, – бросил Дартуа, садясь за руль.

– Не надо было тебе его отчитывать, – ответил Обрейе, который уже успел забраться в машину.

– Этот Сермюи умеет выделывать одну забавную штуку. В столовой он наигрывал губами охотничьи сигналы, – произнес Форимбер, второй младший лейтенант. – Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так здорово подражал трубе. Но кроме этого…

Автомобиль нагнал Сермюи, когда тот уже вышел из ворот. Он пересек церковную площадь и большими шагами пошел по главной улице. Холод его не беспокоил.

Обычно он любил прогуляться перед сном. Но в такие вечера, как этот, когда друзья, с молчаливого разрешения капитана, уезжали развлекаться в город, Сермюи старался не покидать расположение отряда, совершая своеобразный обход местности.

Сермюи свободно передвигался в темноте, ибо ночью видел почти так же хорошо, как днем. Он заметил, что на земле возле дома валяется подпруга, а дверь в конюшню закрыта неплотно. Сермюи тут же велел часовому законопатить щель.

– Вы что, не понимаете, что лошадям дует?! Чтобы этого больше не повторилось!