Сладострастие бытия (сборник)

Но ему могло бы быть так же больно и оттого, что он ничего не смыслит ни в рабочих, ни в ученых, ни в чиновниках, ни в преподавателях университета, ни в многодетных матерях, ни в чистой любви, ни в самопожертвовании – словом, ни в чем, потому что из всех видов человеческой деятельности знаком лишь с опрыскиванием фруктовых деревьев и судопроизводством.

Он мог бы, по крайней мере, хранить воспоминания о нищете и связанных с нею бедствиях. Но от этих воспоминаний он открещивается. Он стыдится их. Бывая в Париже, он не желает больше садиться за столик на террасе ресторана «Фуке». Если честно, ему просто страшно, страшно потому, что он чувствует, пусть и не признаётся в этом, что представления его обо всем на свете – или почти обо всем – неверны. Вот почему, несмотря на всю свою злость, искреннюю или притворную, он так осторожен, вот почему так беспокоит его мнение добропорядочных американских граждан, вот почему время от времени он отправляет Софироса в Ватикан за отзывом о том или ином фильме.

Каждый раз, когда Кардаш решается на суперпроизводство очередной чуши, он ищет, за чем спрятаться, и чаще всего он прячется за вами, то есть за зрителями.

«Этого хочет зритель… Зрителю это нужно… Зрителю это нравится… Я знаю своего зрителя» – вот его последние доводы в любом споре. И поскольку он еженедельно вытягивает из вашего кармана несколько монет, взамен которых предлагает вам свой искаженный взгляд на мироустройство, то свято верит в то, что знает вас.

Однако в последнее время Кардаш обеспокоен: доходы «Кардаш корпорейшн» падают по всему миру, а расходные обязательства растут, начинают даже поговаривать – не в открытую, но все же – о четвертом банкротстве…

И тогда Кардаш вновь обращает свой взор на Европу, где кинопроизводство стóит не так дорого. Он отправляет Софироса к Занеско, который по-прежнему являет собой образец «преступной честности», с предложением сотрудничества. Кардаш со своей стороны обещает вложить в дело кинозвезду и свой престиж, что, по его мнению, потянет на половину всех вложений. Занеско же должен будет обеспечить остальное. Но вот незадача: Занеско отказывается участвовать в чудесном умножении апостолов.

Когда Константин Кардаш в последний раз отдыхал на Лазурном Берегу, к нему явился молодой человек лет тридцати со странным акцентом, который до этого целый месяц осаждал Софироса и остальные «правые руки», настойчиво стремясь проникнуть к всемогущему властелину.

– Мне надо сказать ему всего одно слово, одну фразу, – говорил он им. – Сюжет моего фильма умещается в одну фразу, но это самая потрясающая, самая великая история нашего века.

– Но Костя больше не покупает сюжеты. У него этих потрясающих историй на сорок лет вперед!

– Да, но когда он узнáет!..

– Ну и?.. – надменно вопросил Кардаш, приняв его между дверей.

– Так вот, господин Кардаш, – сказал молодой человек, – надо сделать фильм, всего один: историю вашей жизни!

Тут Кардаш выкатывает грудь, раздувает сидящего у него в животе кита и мечтательно задумывается.

– Значит, вот что вы придумали… Вот что вы подумали! Вы умный молодой человек и далеко пойдете. Как ваше имя?

– Шардак, – ответил тот.

И они пожали друг другу руки.

Завтра, послезавтра, через два года или через десять лет Кардаш умрет – от удара, от инфаркта, в результате несчастного случая или от передозировки снотворного, а может, закончит свои дни в бедности, думая о Еве Мераль.

Человек, оказавший на вас ни с чем не сравнимое влияние, которому вы обязаны большей частью ваших неудовлетворенных желаний, ваших суетных устремлений, ваших заблуждений, ваших ошибок, исчезнет; и вы даже не узнаете об этом, а если и узнаете, то едва ли обратите внимание на данный факт. Фильм о его жизни так и не будет снят, потому что в конце концов Кардаш правильно рассудил, что это не самый лучший сюжет.

Можно быть уверенным в одном. Режиссеры, сценаристы, актеры, монтажеры, музыканты, статисты, рабочие, инженеры будут и дальше снимать фильмы, и вы каждую неделю будете смотреть их. Но вот что внушает меньше уверенности, так это то, что на смену Кардашу придет Шардак.

Ибо вы сейчас, конечно же, задаетесь тем же вопросом, что и я: так ли уж необходим миру, в котором мы живем, гений Константина Кардаша?

1952

Черный принц

Эрве Миллю

Он. Невысокий, но сложен восхитительно: стройные мускулистые ноги, изящное копыто, глубокая грудь, бархатный взгляд карих глаз в обрамлении длинных черных ресниц, небольшие, широко вырезанные ноздри, благородство, гордость, элегантность во всем облике… Короче говоря, такого коня редко встретишь.

Она?.. О ней чуть позже.

История, которую я собираюсь вам рассказать, начинается в Париже весной 1730 года, в праздник Тела Господня, днем, в квартале Гобеленов.