Слава

Сам он из Брагина: я узнавал, это было не село – такое бедное еврейское местечко в Минском уезде. И папа там даже окончил не то один, не то два класса церковной школы – считалось, что еврейский мальчик должен поучиться, чтобы мог стать потом ребе[2]. Мне очень мало известно, что там было, из всех брагинских родственников я знаю только папиного брата, который всю войну отвоевал, и двух его сестер, моих тетей. Это всё. А за время оккупации из евреев Брагина почти никто не уцелел…

Когда папе исполнилось восемнадцать – в 1925 году – он попал в среду комсомольских и партийных активистов. Это ему оказалось близко, он очень хорошо себя почувствовал на общественной работе. Надо отдать должное, он был очень контактный человек, хорошо сходился с людьми. Во всяком случае, когда его хоронили, полгорода точно пришли на похороны, и не потому, что он какую-то должность занимал или с него можно было что-то взять, а любили его, действительно любили. Он многим людям делал добро.

В 1937 году папу посадили. Как врага народа. Я знаю, что тогда сажали всех активистов, и он в ту пору уже был активистом. Но, к счастью, быстро выпустили. Ну как быстро – в 1937-м посадили, а в 1938-м выпустили. Тогда сняли Ежова, пришел Берия и часть народу повыпускали, папу в том числе.

А перед этим они познакомились с моей мамой. У папы к этому времени была первая семья. Дочка была, я с ней встречался, она приезжала к нам. Я понял так, что маму он встретил на комсомольском поприще. Она тоже была очень активной комсомолкой, заводной – это вообще в ее характере. И, когда папу посадили, маме в облземе прямо сказали, что нужно развестись и осудить врага народа, а она вместо этого носила ему передачи.

Сейчас говорят, это была массовая традиция такая: если тебя забирают, то все родственники и друзья приходят, каются и рассказывают, мол, мы всегда подозревали, что это антисоветская сволочь.

Но я точно знаю: к счастью, далеко не все соглашались отказаться от своих, далеко не все. И, как правило, это были лучшие люди, я уверен. Люди, которые не хотели приспосабливаться, люди, у которых были собственные взгляды на жизнь. И они считали, что пусть лучше плохо, зато честно. Ну, собственно, как и большинство тех, кого посадили.

Когда папа вышел, вернулся на партийную работу. А секретарем горкома партии в это время в Днепре был Леонид Ильич Брежнев, который с папой встречался довольно часто. Уже потом, когда он был генсеком, папа всё собирался на встречу с ним, но так и не собрался.

А вот мама в отношении партии проявила принципиальность. Ее стопроцентно в любое время приняли бы в партию, но она не захотела вступать из внутренних убеждений. Я с ней об этом говорил, она сказала: я беспартийный большевик, все принципы большевиков одобряю и всячески их поддерживаю, а быть членом партии не хочу и не буду. Притом, что на самом деле человек была абсолютно советский, сомнений нет. Может быть, она видела какие-то вещи, которые ей не нравились.

Тем более что мама из такой семьи – екатеринославские пролетарии, кожевенники. В отличие от местечковых брагинских евреев, это все коренные пролетарии, которые работали на кожевенном заводе на дублении кожи. Жуткая, тяжеленая ручная работа: шкуры замачивали, чистили, таскали их на себе – очень тяжелый труд. И, кстати, именно поэтому они все были физически очень сильными ребятами. У мамы три брата, так старшенькие брали оси от вагонеток, которые катали, и вместо штанги их выжимали. Очень сильные люди. Старший из троих был как-то очень скромный, я и сейчас точно не знаю, чем он занимался, кроме того, что погиб на войне.

Средний из братьев попал сначала в ЧК, ЧК потом трансформировали в НКВД, а в НКВД были свои подразделения – внутренние и внешние. Так вот он попал во внешние, связанные с дипломатическими кругами, с разведкой. И там он как-то быстро продвинулся, его назначили начальником личной охраны Молотова. Вячеслав Михайлович Молотов был в то время министром иностранных дел – наверное, один из самых знаменитых советских министров. Кстати, когда подписывали пакт Молотова-Риббентропа, дядя ездил на встречу в составе делегации, и тетя Женя – его жена – показывала мне бумагу, план размещения мест на этом совещании, где было отмечено его место за столом.

Он долго и успешно возглавлял это подразделение, еще задолго до войны его наградили орденом и медалью за боевые заслуги. А в 1941 году произошел террористический акт, хотели убить Молотова. К счастью, он не пострадал, ну а дядю сразу разжаловали. И так он стал из майора НКВД рядовым в штрафбате.

Дальше была понятная история, которую можно увидеть по наградным листам. Как он был настоящим мужиком, так и оставался. Из штрафбата стать младшим командиром – оно же понятно, что такое точно не по блату давали, такое давали за то, как воевал. Собрал уже солдатские награды и погиб в 1943-м под Ленинградом. И почти в то же время недалеко, в Карелии, погиб и его старший брат, мой старший дядя.