Слава богу, не убили

Вернулся Шалагин минут через пятнадцать. Их Кирилл провел в запертом и поставленном на сигнализацию «Монтеро», и хотя дедов гараж, куда следак загнал джип, оставался, естественно, незапертым, о том, чтобы высадить стекло машины, он не думал. И сложно сказать, что тут было для него существенней: по-прежнему едва функционирующие конечности, пистолет (ПМ, кажется), вытащенный важняком из-под мышки и молча упертый дулом Кириллу в лоб на прощание, или полная апатия, владевшая тем с последнего допроса в кабинетике а-ля райсобес…

Шалагин пощелкал выключателем, ничего не добился, открыл машину, выхватил, отпихнув Кирилла, из бардачка «маглайт» с длинной тяжелой металлической ручкой, удобный в драке. Закрыл ворота изнутри, включил фонарь, навел на Кирилла, слепя. Распахнул правую дверцу, сцапал его за затрещавшую майку и выволок наружу — Кирилл сорвался с подножки, ступил на больную ногу, потерял равновесие, завалился на машину; важняк несильно приложил его «маглайтом» по уху, рывком отодрал от джипа и припечатал спиной к кирпичной стене. Кирилл щурился, отворачивался от бьющего прямо в рожу света — а Шалагин молчал, дыша, как после тяжелой работы.

— Умный, сука… — просвистел, наконец, следак со странной интонацией: Кириллу почудилось, одобрительной. — Отмазу придумал, да — даже если допрут и наедут?.. Типа гараж ломанули, я тут при чем — так?.. Я вообще за границей был…

Кирилл молчал, зажмурясь. Под веками елозили сиреневые круги.

— Он видел… — произнес Шалагин все так же отрывисто. — Хер старый напротив… Видел, осенью прошлой, как тачку сюда загоняли… Удивился, потому что никто тут не живет давно… Иномарку темную, «сарай»… Ключами все, говорит, открыли, закрыли… А потом замок с ворот пропал… — он помолчал: — Короче, если я опять услышу, что ты ничего не знаешь… Что кто-то просто так сюда полез — где видно, что не живут… Столько лет не лазил, а тут как раз взял и полез… Если, блядь, я это услышу… — у него словно перехватило дыхание. Он отодвинулся от Кирилла, переложил фонарь в левую и достал пистолет. Опустил флажок предохранителя; сунув «маглайт» под мышку, передернул затвор, приставил дуло к Кирилловой голове, больно нажимая. — Я тя тут просто положу, сука. Сопротивление, скажу, при задержании… — брякнул «макар» на капот и перехватил фонарь так, чтобы удобно было бить ручкой. — Ну?

— Что?..

Удар промеж глаз. Кирилл даже не сразу понял, что произошло. А потом оказалось, что он сидит под стеной, бессмысленно разевая рот. Важняк опустился перед ним на корточки, потрогал правое, больное Кириллово колено:

— Эта, да? — уточнил спокойно. Кирилл рефлекторно дернулся назад — но там была стенка. Шалагин повернулся удобнее, отвел руку с фонарем.

— Не надо! — вырвалось у Кирилла.

Шалагин, не опуская руки, поднял брови («ну?») — о чем Кирилл в темноте, скорее, догадался.

Больше он объясняться не будет… Он просто через секунду сломает мне колено…

— Да! — поспешно выдохнул Кирилл, понятия не имевший, что следак хочет слышать.

Вопросительное ожидание. Еще секунда. Колено. Удушье паники: что говорить?!

— Смирницкий! — неожиданно для себя крикнул Кирилл.

— Кто?

— Влад Смирницкий… — повторил он, еще не понимая, зачем назвал это имя.

— Он взял тачку? — подсказал Шалагин.

— Да…

— У него бабки?

— Да…

Не думай, что ты чем-то отличаешься от других…

Это только пока тебя не приперло…

Что бы там ни говорил Амаров о его вырожденчестве и ослаблении жизненного инстинкта, с некоторых пор Кирилл отлично знал, где предел всему этому. За которым даже в нем не остается ничего, кроме сплошного жизненного инстинкта. Шалагин с мордатым Игорем и третьим, коренастым, ему этот предел убедительно продемонстрировали.

Кирилл, к слову, так в итоге и не понял, почему всегда цеплялся за правила, «сохранение себя» и прочие, как выражался Хавшабыч, сословные предрассудки: в силу убеждений или просто ради оправдания житейской беспомощности. В любом случае, абсолютизировать все это, как выяснилось, не стоило — и уж тем более заявлять (как Кирилл когда-то, когда был моложе, болтливей и самоуверенней), что ко всему этому и сводится человек.ЧЕЛОВЕК, как он убедился на собственной шкуре, на собственных отбитых и поджаренных электрошокером гениталиях, сводится к совсем другому. С полиэтиленовым пакетом на голове ты сводишься к тому, чего у тебя уже действительно не отнять — к шестидесяти-с-чем-то там килограммам мяса, костей, нервных окончаний, к тому, что руководствуется лишь одним правилом: ЖИТЬ, ЖЫ-Ы-ЫТЬ во что бы то ни стало. Именно таково в конечном счете сохранение себя.

Тогда, на том допросе, Кирилл ведь еще долго держался — и не потому, что на что-то надеялся, а потому, что чувстовал: на него прет коническое, тупое, с пятачиной, свиное рыло, мертвое, зажмуренное, сероватое, ослизлое на вид, и подчиняться ему было даже невыносимей, чем терпеть какую-нибудь очередную «ласточку». Но так ему казалось лишь какое-то время. Потому что потом боль стала все равно невыносимей. В конце концов нет НИЧЕГО невыносимей ее.