Слава богу, не убили

Так Костян узнал, что смотрящий страшно боится ехать на зону. Этого, надо сказать, он и сам стремался — думал по неопытности, что там ему припомнят легкость слива подельников (хотя те сливали его и друг друга ничуть не менее охотно). Срок этапирования приближался, и Витек впадал в прострацию, денно и нощно изобретая способ его избежать. В конце концов он родил-таки идею, горячо поддержанную Костяном: совершить тяжкое преступление, по которому начнется новое следствие, суд — все это время они, естественно, будут оставаться в СИЗО и, вполне вероятно, встретят тут восемнадцатилетие, а значит, поедут отсюда уже не в воспитательную, а во взрослую колонию, где про них, может, и не знают и где не такой беспредел. Выбрали одного тихушника с позорным погонялом Парашют. Витек добрых полчаса моторил его руками, ногами, «саблей» от шконаря, бил башкой о ребро общака, душил скрученным полотенцем, держал головой в тазу, куда они сажали чушпанов. Костян в последний момент от прямых действий самоустранился (испугавшись, да и не привыкнув, опять-таки, делать главное собственноручно). Зато когда Парашют наконец перестал дышать, он, щедро рукоприкладствуя вместе с Витьковым припотелом, заставил всю без исключения хату лупить дубаря по очереди «саблей» по морде, пока от той не осталось месиво, и в свирепом адреналиновом возбуждении от произошедшего одного черта, Илюшу, и раньше пытавшегося залупаться, а теперь отказавшегося — сука! — коцать вместе со всеми Парашюту жало, отмудохал и опустил, удерживаемого двоими и придушенного — в натуре огрулил, порвал ему очко, развальцевал зад! сам! хотя на воле даже бабе, что бы там ни рассказывал, ни разу в шоколадницу не заезжал…

В итоге Витьку накрутили его червонец (но отправили все равно, мудилу тупорогого, на малолетку, в петушатник), а Костяну довесили год по двести сорок четвертой, части второй (глумление над телом в группе по сговору) и сто шестнадцатой (побои). Если б стуканул пробитый Илюша, по сто тридцать второй, части второй, пунктам «в» и «д» (мужеложество с угрозой убийства в отношении заведомо несовершеннолетнего) Костяну б светило до той же чирки, но шурику дырявому объяснили популярно, какова будет его опущенная судьба в этом случае… Так что на зону Костя ехал приободрившийся, для пущего понта придумавший себе почетную погремуху Киллер и не устающий всем рассказывать, как лично отбарал и увалил телку-мента — он и в это, кстати, сам поверил и сейчас искренне ощущал себя крутым, дерзким бандитом, безжалостным и скорым на расправу, настоящим блатяком.

В Икшанской воспитательной колонии он, тем не менее, «борзым» не стал: авторитетности не хватало, к тому же Костян сообразил, что «положительно-настроенным» тут быть выгодней, чем «отрицательно». Но уж активистом он сделался видным: чуть что, косяк какой или залупа, бил табуреткой по башке, об одного петуха, Даника, аж сломал ее: петя вырубился (он частенько вырубался, когда его гасили, а гасили почти беспрерывно), его растолкали с гоготом: «баба!» — и продолжили учить всем отделением. Этого Даника, мелкого, полудохлого, немытого, с явными признаками отставания в развитии (как и многие здесь, где хватало детдомовских, бывших беспризорников, детей алкашей, нарков и бомжар), ссущегося в постель, Костян — Костыль — особенно любил, именно за беспомощность, плаксивость, «бабскость»: метелил ежедневно и по нескольку раз в неделю порол в жопу — ночами, в отделении, в сортире, в бане, в одиночку и вместе с другими. Обсос стирал всему отделению вещи, пидорасил барак (традиционным приколом было заявить — независимо от реального положения дел, — что помыто херово, и заставить все начинать сначала, после чего снова заявить то же самое и снова заставить, и так пока не начнет реветь — и тогда с воплем «баба!» табуреткой суку!..); родителей у него не было: никто к нему не ездил и «грева» не присылал. Хотя тем, кому слали, было, в общем, только хуже: при получении посылок они тут же огребали по бубнам, а содержимое дербанилось без остатка: борзым и активу пополам.

Костыль не застал, к сожалению, использования старых воспитательных методов, про которые был наслышан — вроде металлической пластины, вставляемой в зубы и подключаемой к источнику высокого напряжения: красиво, говорят, вылетала, вместе с зубами. Но в разбивании «фанеры» (грудака), причем молотком, сам участвовал, и почки козлам опускал: его согнут, чтоб башка между коленей оказалась, а ты ему каблуком по спине — если умеючи, то со здоровьем чмо может навсегда попрощаться…