Слава богу, не убили

Правда, несмотря на официальное наименование, с деньгами его должность в программе «Отдел репортажа» связана не была никак: в Кирилловы обязанности входило найти для фильма фактуру и героев, договориться об интервью, иногда — взять интервью, не появляясь в кадре. Появлялся в нем именитый корреспондент, а за камерой стоял Игнат, со свойственной ему напористой бесцеремонностью пристроивший в программу приятеля без всякого телевизионного опыта и с поддельной московской регистрацией. Но Кирилл в силу уже своей фирменной черты — несколько придурковатой, как он подозревал, добросовестности — недостаток навыка возмещал усердием. Благо было и впрямь довольно интересно.

За девять посвященных ненавистному ящику месяцев чего он только не навидался: пузырей заледеневшего кипятка в камчатской Долине гейзеров, изуродованных сопок в Александровске-Сахалинском, где уголь добывают только открытым способом (снял скальп с одной — взялся за соседнюю), поскольку шахтным дороговато, завораживающе-жутеньких мертвых деревень в глухих лесах северной Карелии, полуметровых в диаметре желтоватых дисков замороженного молока на якутских дворах, обклеенных лейкопластырем, облепленных картонками, облитых клеем ПВА от крыши до колес подержанных «японок», гоняемых из Приморья через Сибирь по бесконечной, «сколоопасной», а иногда еще и напрочь размытой щебенке. Познакомился с бывшим рязанским бандитом, которому в девяностых конкуренты разнесли из гранатомета баню (стреляли в дом, но промазали), после чего приехавшие на место взрыва менты обнаружили в ее фундаменте четыре забетонированных трупа — однако же не предъявили хозяину (потерпевшему!) никаких претензий. С неунывающим коммерсантом из городка в Архангельской области, куда добраться по земле можно только зимой (по льду), годами делающим коммерцию исключительно в кредит и себе в убыток. С чернокожим барбадосцем, оттрубившим срок за наркоту в мордовской зоне, но по выходе на свободу никуда не уехавшим, купившим велосипед и теперь колесящим по деревням Зубово-Полянского района, ударно выправляя его демографию — на зависть и в укор растерявшим на почве тотального бухалова все репродуктивные способности аборигенам мужеска пола… Проехал тысячу километров на «буханке», УАЗ-3909, до отказа набитом коробками и банками со съестным, по затянутому морозным туманом Колымскому тракту, вдоль которого — бесконечные черные остовы машин, заглохших и сожженных владельцами в ожидании помощи (чтоб не замерзнуть насмерть), шаман-деревья в тысячах амулетов и цветных лент, бараки построивших дорогу ГУЛАГовских зэков, обломки ленд-лизовских «Аэрокобр», разбившихся на перегонах, здоровенные жестяные листы, на которых нарисовано разом по пять предупреждающих знаков, деревянные кресты на местах гибели тех, кому на обледенелом серпантине Верхоянского хребта не помогли никакие предупреждения, а на въезде в поселок Томтор — металлическая колонна с надписью: «Полюс холода. -71,2 °C».

Именно с тех пор он задавался вопросом: что общего у этих людей, живущих в десятке тысяч километрах друг от друга, в разных частях света, разных климатических зонах и разных эпохах, не объединенных ни расой, ни укладом, ни верой, ни историей, ни темпераментом? У десятилетних нивхских браконьеров, сдающих килограммы икры за бесценок барыге, чтобы купить «чупа-чупс», — и абреков чеченского царька, гоняющих по его вотчине караваном из десятков «Кайеннов»? У пятидесятипятилетнего рабочего разоренного оборонного завода, мерзнущего на красноярском «бичпроме», уличной бирже труда, в ожидании, когда его наймут за тысячу рублей копать огород или тренировать бойцовую собаку в роли манекена, — и двадцатитрехлетней московской офис-менеджерши, брезгливо цедящей через губу, что если ты хочешь покушать за три тысячи, то в «Турандот» тебе делать нечего?.. Что, несмотря на частое нежелание этих людей вообще знать о существовании друг друга, на осутствие всякого интереса к существованию друг друга, безошибочно выдает в них всех представителей одной цивилизации?..

Сколько Кирилл ни наблюдал за ними, за окружающими, за соотечественниками — и тогда, и позже, — общую черту он подметил одну: специфическое жизнеприятие. Приятие жизни такой, какова она есть — вне и помимо тебя, самоценная и бесчеловечная, а точнее, вообще НИКАКАЯ; приятие без попытки навязать ей свои правила. Точней — без попытки навязать их себе. Создать у себя видимость того, что закономерности в мире существуют…

Собственно, потому в головах этих людей и отсутствовало представление об обязательствах, так поразившее потом Кирилла-коллектора: их сознание не улавливало причинно-следственных связей…