Слава богу, не убили

От этой предопределенности Муха дубасил дешевейший спирт, а Алтынай пребывала в постоянной готовности к истерике, и когда он отмахивал драное входное покрывало, тупо мотая головой и отдуваясь перегаром, она мгновенно и привычно принималась на него пронзительно орать, а он ее молчаливо избивал с привычным тоскливым озверением. На самом деле они никогда друг друга не любили, даже когда фотографировались на фоне композиций из искусственных цветов, — но подобными категориями никто из них и им подобных вообще не мыслил. Жена есть жена — на то она и жена, чтобы быть, быть у тебя, с тобой, ругаться, реветь, беременеть, рожать. Муж есть муж: никто, кроме него, твоих детей кормить не станет (и ты ведь не хочешь, чтобы тетка водила их в известный всему Ошу бар «Алмаз», где занимаются проституцией, сплошь и рядом с подачи родителей, несовершеннолетние обоего пола?). Да и что, одни они были такие? По всему подвалу лаялись на пяти языках и дрались до крови…

Из этого и состояла, в этом и заключалась ЖИЗНЬ — а те несколько суток домашней гулянки, расходы на которую отрабатывались в России годами, несколько суток ритуала, начинавшегося с похода в «дом счастья»,суток, от которых оставался толстый альбом роскошных фотографий и зыбкая память об искусственных цветах, были, разумеется, не частью этой жизни, а альтернативой ей. Потому и уделялось у них свадьбам столько внимания и денег, потому и устраивались они с такой помпой, фиксировались на пленку с такой тщательностью, что призваны были не запрограммировать будущее (не только молодых, но и всех причастных к действу), а подменить его. Но об этом никто из причастных тоже никогда не думал.

…В конце концов Муха все-таки нажрался так, что не смог наутро выйти на работу, — и был мгновенно, без предисловий и объяснений уволен. Ни одной больше ночи в подвале ему провести разрешено не было. Но помог Ильшат, знакомый еще по Ошу, некогда и сагитировавший Муху ехать в Россию. Он имел какую-то долю в рекрутинговом (работорговом) бизнесе, был энергичен, говорлив и не любил русских, которых поголовно считал фашистами. «Они нас оккупировали, — возмущался Ильшат, когда инородцев погнали с российских рынков, — а теперь еще и деньги зарабатывать не дают!»

Сейчас он партнерствовал с отпрыском клана когдатошних бонз ЦК компартии Киригизской ССР, бывшим московским бизнесменом, прогоревшим в 98-м, ныне завозящим дешевую рабсилу на простаивающие объекты Рязанской области (где местные либо линяли в Москву, либо бухали, либо предпочитали заводским и строительным мозолям охранный геморрой). Отпрыску срочно нужны были строители, даже неквалифицированные — так что Ильшат велел Мухе ехать в Рязань, отобрал у него во избежание самодеятельности или пьяной потери паспорт, миграционку и разрешение на работу, а вручил бумажку с адресом общежития рязанского учебного комбината.

В электричке их, киргизов, ехали человек шесть-восемь: сидели на корточках в тамбуре, глотали дешевое пиво из темных пластиковых баллонов. Большинство — молодые, двадцати-двадцати пяти лет парни: когда мимо прошли, брезгливо и тревожно поджав губы, две светловолосые юные сучки, они оживились и затеяли долгое азартное обсуждение, что бы с сучками этими сделали в менее людном месте, делясь по ходу впечатлениями от просмотренных порников. Муха, провожая туманными глазами девок в коротеньких, обтягивающих зады штанишках, и сам чувствовал на дне своего мутного существа ядовитую тяжесть, словно бы свинца — привычную по дворовым, без отрыва от шкрябанья метлой, беглым взглядам на таких же бело- и гладкокожих существ: практически не воспринимаемых, подобно всем русским, в человеческом качестве, но пошевеливающих темные шершавые позывы. Однако в обсуждении Муха не участвовал: пиво, легшее на выпитый накануне спирт, обездвижило конечности и язык, почти лишило мыслей.

В Рязани, когда они высыпали пьяноватой говорливой толпой на перрон, было уже темно, рыжели фонари, сырой сентябрьский ветер зябко лез под спортивный костюм. Откуда-то появилась водка, все хлебали из горла; Муху после пары глотков зашатало уже так, что пришлось хвататься за недовольно отпихивающихся соседей. Куда они идут, он не знал — просто ковылял в толпе, стараясь не отстать — мимо высоких черных кустов, каких-то кирпичных гаражей и сараев, через обширные неосвещенные пространства, где ни черта не было видно под ногами, так что Муха в конце концов споткнулся и прошелся на четвереньках в грязи. Встать получилось не сразу — что-то, словно рюкзак, тянуло назад, он ругался под нос и снова заваливался. Но в конце концов все же утвердился на расставленных ногах — покачивался, бессмысленно озираясь…