Слава КВКИУ!

Старшина Бушуев появился минут через двадцать, нервно озираясь, будто едва оторвался от погони:

– Генерал ушёл? – в первую очередь выяснил он настороженно, кивая вглубь коридора, и готовый ретироваться.

– Ушёл он! Давно ушёл, товарищ старшина! – ответил Сухов.

– Уф! – стал шумно отдуваться Бушуев, прислонившись к тумбочке дневального и вытирая лицо солдатским платком. – Кажись, пронесло! Надо же! – никак не мог он успокоиться. – Пришлось из-за него в форточку вниз головой нырять! Едва шею не сломал! Окна-то из коридора на техническую территорию зарешёчены, будь они неладны! Думал уже, не просочусь! Тесная, чёрт бы её побрал! – обрадовался, наконец, старшина своей удачливости.

– А зачем вы так сложно, товарищ старшина, маневрировали? – подколол его Сухов.

– Ты ещё молод, чтобы мне вопросы задавать! – огрызнулся Бушуев. – Поживи с моё, так и не в такую щель залезешь!

– И всё же – зачем в форточку, а не через дверь? – добивал старшину Сухов.

– Зачем, да зачем! – разозлился вдруг старшина. – Будто не знаешь, как генерал Савельев нашего брата-сверхсрочника любит?! Он бы мне матку на изнанку вывернул! Ни за что! А если бы нашёл упущение, то я и не знаю, что бы он придумал? Вот я, на всякий случай, и использовал запасный выход!

– Так ведь генерал Савельев и нас всех крепко любит! – посмеялся Сухов. – На всех, в случае чего, и форточек не хватит!

– Ты у меня… Ты у меня скоро не только в форточку пролезешь, а сам ещё не знаешь, куда! – пригрозил старшина и направился в каптёрку завершать пересчёт портянок и курсантского белья. Он готовился к очередной помывке личного состава.

37

Было когда-то и такое! – тепло вспомнилось мне приключение старшины. – Но припоминаю и более интересный случай. Уже с другим моим товарищем, с Ковалем Адамом.

Имя у него несколько неожиданное, прямо-таки, первочеловек, а не военнослужащий! Но для Западной Украины оно привычно, поскольку он и сам оттуда. А парень Адам, с какой стороны ни глянь, отличный. Правда, тот случай больше характеризует генерала Савельева, нежели нашего Адама.

Так вот! В тот памятный день курсант Коваль исполнял обязанности помощника дежурного по училищу. Нам, старшекурсникам, столь ответственные роли уже доверяли!

Дело было днём. Начальник Адама в наряде, дежурный по училищу полковник Кожевников, интереснейший, между прочим, мужик, в соответствии с распорядком дня ушёл в столовую на пробу пищи. Так положено, прежде чем дать своё разрешение на ее выдачу. Ну, а Адам, конечно, остался за него, сидя в помещении для дежурного.

В традициях армии это помещение располагалось на входе в управление училища. Большое окно в коридор позволяло Адаму контролировать входящих и выходящих.

Ему на беду, хотя время подходило к обеду, но впервые в тот день в управление вошёл генерал Савельев. Адам, оформляя служебные журналы, замешкался и не вскочил своевременно, замерев в воинском приветствии. Или еще что-то генералу не понравилось, но он остановился и взмахом ладони подозвал курсанта Коваля к себе.

Адам метнулся в коридор, представился генералу, как и положено, уже почувствовав своей задницей, что дело пахнет керосином, и заодно сообщил ему, что из облисполкома поступила телефонограмма. В соответствии с ней генералу Савельеву в пятнадцать часов следовало явиться в зал заседаний облисполкома города Казани!

– Когда приняли телефонограмму? – доброжелательно к Адаму, но с досадой в сторону облисполкома уточнил генерал.

– Около десяти утра, товарищ генерал-майор! – ответил Адам.

– А сейчас уже сколько? – с ярко выраженным сожалением спросил генерал.

Не все из нас тогда знали, что генерал Савельев голос на людей никогда не повышал. Случалось, он крепко ругался. Такое бывало, но всегда без крика. Если же он обнаруживал у курсантов значительные промахи, то при одном лишь взгляде на генерала всем казалось, будто у него схватило сердце. Лицо кривилось, словно от боли, и выражало разочарование и сожаление. Хотя жалко-то ему всегда было нас, бестолковых.

И за наши промахи генерал ругал не нас, а себя! Да! Это было заметно, и совершенно удивительно для нас. Он не искал виновных, считая проступки курсантов своей собственной недоработкой или других командиров. Ни на кого не ругался, выражая даже самое сильное недовольство не в лицо виновному, а куда-то вниз и в сторону. Это выглядело так, будто рядом с собой генерал видел нерадивую собаку, которой всё и высказывал. И голоса опять же не повышал.

Правда, виновникам от его разочарования легче не становилось. Более того, столь странная реакция генерала действовала сильнее, нежели эмоциональные разносы со стороны некоторых несдержанных офицеров. Курсантам становилось стыдно и обидно за себя. Это работало безотказно.

Ещё вспоминается, что генерал Савельев ко всем обращался на «ты». И хотя в армии это не дозволено, но на Савельева никто не обижался. У него это получалось по-отечески тепло. Тем более, солидный возраст, огромная фигура и генеральские погоны вдобавок. Потому понятно, что его фамильярность все принимали как должное и без обид.