Слава моего отца (Детство Марселя - 1)

- Если ты будешь прятаться в зарослях, дядя Жюль подумает, что там кабан, и застрелит тебя. Ему-то что, а ты вот помрешь,

- Не беспокойся за меня.- И я добавил, скромно умолчав о том, что это цитата из Фенимора Купера: - "Еще не отлита пуля, которая меня убьет!"

- А мама, что же сказать маме?

- Она с ними, внизу?

- Не знаю... Я не слышал, как она проходила.

- Я оставлю ей записочку на кухонном столе.

С большими предосторожностями, не касаясь ставен, я отворил внутреннюю раму. Я влез на перильца, защищающие окно, и приложился глазом к лунной дырочке в ставне.

Занималась заря; вершина Тауме над еще темными плоскогорьями отливала голубым и розовым. Во всяком случае, я уже отчетливо видел дорогу на холмогорье: они не могут от меня ускользнуть.

Я выжидал. Вода из крана перестала течь.

- А если ты встретишь медведя? - зашептал Поль.

- Никто здесь не видел медведей.

- Может, они прячутся. Берегись. Возьми из кухонного стола острый ножик.

- Хорошо придумал! Возьму.

В полной тишине мы услышали стук башмаков, подбитых гвоздями. Потом дверь распахнулась и затворилась снова.

Я тотчас подбежал к окну и чуть-чуть приоткрыл ставни. Шаги раздавались вокруг дома; затем двое предателей появились перед моим окном и стали подниматься к опушке соснового леса. Папа был в своем картузе и кожаных гетрах, дядя Жюль- в берете и сапогах на шнурках. Они шли, такие красивые, несмотря на свою нечистую совесть, но шагали быстро, словно спасались от меня.

Обняв Поля, который сразу же нырнул обратно в постель, я спустился вниз на кухню, быстро зажег свечу и вырвал страницу из своей тетрадки.

Моя милая мамочка. Они все-таки взяли меня с собой. Пожалуста, сохраняй Хладнокровие. Оставь для меня сбитые сливки. Шлю тебе две тысячи поцалуев.

Я положил этот листок на видном месте, посреди кухонного стола. Потом сунул в свою сумку для завтрака кусок хлеба, две маленькие плитки шоколада, апельсин. А затем, крепко сжав рукоятку "остроконечного ножа", отправился в путь по следам моих злодеев.

* * *

Сейчас я их больше не видел и до меня не доходило ни звука.

Но сыскать их для команча плевое дело.

Стараясь ступать возможно тише, я поднялся по склону до опушки соснового бора. Там я остановился, напрягая слух: мне показалось, что я слышу где-то надо мною шаги, отстукивающие по камням. Я снова двинулся вперед, вдоль лесных зарослей. Я добрался до конца первой полосы соснового бора, у края какого-то плато. Прежде здесь были виноградники, а теперь росли сумах, розмарин, красный можжевельник. Но эти растения невысоки, и я увидел вдали картуз и берет. Обладатели их шли по-прежнему быстрым шагом, с ружьем на плече. Подле большой сосны они остановились: берет спустился по косогору налево, а картуз продолжал идти все прямо. Но он то нырял в кусты, то показывался снова; должно быть, картуз пробирался вперед шаг за шагом и на цыпочках. Я понял, что охота началась... Сердце мое забилось быстрее... Я затаил дыхание и стал ждать.

Грянул оглушительный выстрел, и гул его, отраженный отвесными скалами ложбины, долго еще звучал, перекатываясь от эха к эху... Охваченный ужасом, я подбежал к ближайшей сосне и вскарабкался на нее. Я уселся верхом на толстый сук, дрожа от страха, что вот-вот выскочит раненый кабан, тот самый, который разбросал на десять метров вокруг внутренности однорукого браконьера.

Но, когда ничего подобного не случилось, меня стали терзать другие мысли: а вдруг кабан в эту минуту потрошит моего папу? И я взмолился богу - если только он есть, - чтобы он наслал кабана на дядю Жюля: ведь дядя верит в рай, стало быть, умирать ему легче.

Но берет появился слева от меня, над красным можжевельником: дядя высоко поднял черную птичку величиной с голубенка и крикнул: "Дрозд замечательный!" Из чащи дрока вынырнул картуз и поспешил к нему. Они о чем-то уговорились и снова пошли в разные стороны.

Я слез с дерева и устроил сам с собою совещание. Нужно ли спускаться вслед за ними в ложбину? Кустарники были так высоки, что мешали мне видеть охоту; кроме того, как и говорил Поль, охотники могут ненароком пальнуть в меня.

Если же я буду по-прежнему идти вдоль гребня до самого края гряды, прячась за фисташковыми деревьями, то я все увижу, оставаясь для них невидимым. И вот еще что: предположим, они ранят кабана; он все равно не доберется до меня, и я могу даже прикончить чудовище, сбросив на него обломки скал. Итак, я понесся бегом сквозь заросли дубка-кермеса, царапавшие мне икры, сквозь можжевельник и хвою... Сначала я сделал довольно большой крюк по плато, затем проник в чащу и вышел к обрыву.

Они были внизу, в широкой ложбине, окруженной голубоватыми скалами. Посреди - высохшее уже русло, прорытое дождевым потоком, сбегающим с холмов. Высоких деревьев мало, зато густая чаща низкорослого багряника, который был охотникам по пояс.

Неподалеку от меня по откосу шел отец. Он взял ружье на изготовку, прижимая локтем приклад и держа правую руку на курке, а левую - под спусковой скобой. Он шел осторожно, пригнувшись и перешагивая через кустарники.