Слава Перуну!

– Убывал и будэт убывал, да? – черные с проседью усы встопорщились.

– Будет, – ответил теперь сам Мечеслав, против воли подлаживаясь под странную речь чужеземца.

– Пайдом, – купец ухватился за рукав Мечеслава и потащил его назад, к лавке. Удивленный Мечеслав не противился, а Икмор шел за ними.

– Вот! Бэри! – купец прямо-таки втиснул в ладонь Мечеслава рукоять полюбившегося ему оружия. – Бэри, витаз!

Мечеслав с сожалением покачал головою.

– У меня столько серебра нету.

– Нэ нада сэрэбра, так бэри, да! Толко адын… адно… будэш убывал хазарски пёс, скажы – нэт, нэ слова, я знал, в бою слова врэмэны нэт – тут скажы! – купец указательным пальцем свободной руки ткнул себя в грудь. – Скажы так: «Сабака, помны сэло Вардар! Помны Гаянэ Манушан! Дэты Гаянэ Манушан – помны, сабака!»

На последних словах голос смуглого торговца сорвался, он, выпустив сжатые поверх рукояти кинжала пальцы вятича, резко отвернулся от ошеломленных дружинников.

Мечеслав молчал.

Вот стоял рядом с ним чужак.

Не вятич. Даже не славянин. Не воин. Другой земли, другой крови, другой веры и речи.

Только вятич мог поклясться – он знал, что сейчас видит купец.

Разоренное село. Горящий дом. Дом, где жила женщина, которую чужак не сумел защитить.

Что-то очень похожее на то, что виделось самому Мечеславу в беспокойных снах.

Не оглядываясь на Икмора, Мечеслав Дружина высыпал на прилавок серебро. Всё, какое было.

– Вот, возьми, добрый человек.

– Нэ нада… – хрипло булькнул, не поворачиваясь к друзьям, смуглый торговец.

– Возьми, – тихо, но настойчиво повторил вятич. – Я не привык за так забирать… а дары – дары я беру только от своего князя.

По тому, как одобрительно хмыкнул за спиной друг, Мечеслав уверился – сами внезапно пришедшие на язык слова были верными. Такими, как надо.

– И я… я сделаю, как ты просил, добрый человек. Обещаю.

Некоторое время оба друга шагали прочь молча.

– Ну вот, – будто отрываясь от раздумий, выговорил наконец Икмор. – Ни товара, ни серебра – больше на Подоле делать нечего.

– Угу, – буркнул Мечеслав Дружина. Он сейчас как раз раздумывал о том, как чудно вышло – вот ещё и своей мести не завершил, а принял на себя чужую. Совсем чужую – что ему этот черноусый из далекой земли, что его беда? И вроде бы нету чувства, что сделал не то…

Странная всё же вещь – жизнь.

Глава VI Полюдье

В путь отправились осенью, после того как селяне заплели на полях «Велесовы бороды» – последние несжатые снопы. На токах грохотали цепы. Листья уже начало пятнать понемногу рыжим и желтым, и ветер нес серебристые паутинки, но птицы пока ещё на полдень не потянулись.

Череда телег между двух верениц всадников, над головою которой реял алый великокняжеский стяг с Соколом и Яргой, пустилась в путь из Киева. Тем же днем пересекли они порубежную речку Ирпень, отделявшую земли полян от кроваво замирённой Ольгой Деревской земли.

– Ну, вятич, весело ехать? – окликнул Ратьмер.

– Ага, – жмурясь под осенним солнышком, откликнулся Мечеслав.

Дружинник хмыкнул:

– Ну… веселись впрок, пока можно.

– А что, – повернулся к приятелю Мечеслав Дружина, – скоро нельзя будет?

– Увидишь.

И Мечеслав действительно увидел.

Перемена, что называется, резала по глазам. Нет, по-прежнему светило, взблескивая на паутинках, остывающее осеннее солнышко, по-прежнему дул ветер, качая верхушки обступивших дорогу деревьев, шелестела пока ещё только начинавшая менять цвет и жухнуть листва.

Люди переменились.

И дело было не в других узорах на рубахах тех, кто попадался навстречу, или на стенах хат. Не в подолах рубах…

Исчезло, как отрезанное, то, что жило в полянской и северской земле, то самое «страны рады, грады веселы». Нет, от конных не бежали, не прятались в лесу. Но никто не подходил перекинуться шуткой, никто не махал сорванной с головы шапкой-еломкой, никто не кланялся приветно. Деревляне отходили, кто ехал – съезжали с дороги полюдья и молча смотрели на едущую мимо киевскую дружину – кто искоса, кто исподлобья, кто прямо и открыто. Но все – одинаково.

Молча. Тяжело. Ненавидяще.

Неуютно это было и жутко.

Русь не брала с Дерев лютой дани девичьими судьбами. Русь не вырезала «всё дышащее» в деревских весях и городах. Но неугомонных мятежников придавили тяжкой данью, Искоростень на Уже-реке, город главных деревских князей, спалили дотла, а род владетелей Искоростеня погиб. Деревлянам для ненависти вполне хватало.

Минули, не останавливаясь, реку Тетерев, город Малин, хранивший имя последнего деревского князя Мала, сына Ниско. На него киевская молва, наущенная Ольгой, возлагала вину за гибель Сына Сокола. Мечеслав помнил, что ни Дед Кромегоща, ни Дед его родного городца, ни отец в такую смерть государя Игоря не поверили. И Боян, когда был в Хотегоще под именем Доуло, вроде как обмолвился, что вышло все совсем не так, как толковали киевляне. Да и князь Святослав вроде бы не верил – хотя кто ж решится спросить…

По цепочке от головного воза пришел приказ: на ночлег будем становиться у могилы прежнего государя, Игоря Сына Сокола, на берегу Ужа. До новой столицы края, Вручьего, где сидел теперь посадник из Киева, день пути.