Слава Роду! Этимология русской жизни

Солнце занырнуло в кроны таёжных великанов, и тайга начала пугающе чернеть. Комары-вампиры тут же оживились. Время свидания наступило.

Её звали Света.

Вроде как для завязки разговора она спросила меня: о чём я буду писать свой очерк? Я повторил уже почти заученный ответ, что прежде всего мой очерк будет благожелательным по отношению к староверам. Ведь я был потрясён тем, что увидел их в деревне. У Куприяна Кондратьевича сто пятьдесят шесть правнуков! Жёны и мужья не изменяют друг другу, живут в согласии! Разве можно такое представить себе в Москве? Актёры, писатели, режиссёры учат других, как надо жить, а сами при этом нарушают почти все заповеди сразу: злословят, сквернословят, изменяют, врут, лицемерят, подличают, сводят друг с другом счёты, обижаются, мстят, завидуют… Им бы всем поучиться жить у наших русских крестьян! В староверческой деревне не может возникнуть спора на тему: можно женщинам делать аборты или нет? Это же убийство детей! А у большинства городских, наоборот, даже мысли не возникает, что это грех.

Всеволод Сысоев оказался ой как прав – в той командировке я увидел, как много на нашей родной земле осталось порядочных людей. Только их редко показывают по телевизору, и о них не пишут в газетах. Они не на поверхности, потому что… мы хорошо знаем, что обычно на поверхности!

Пройдёт много-много лет, и благодаря тому путешествию я сделаю вывод, что если наше крестьянство будет уничтожено, то неоткуда будет черпать порядочных людей. Бизнес, в отличие от земли-матушки, таких не воспитывает. Поэтому меня каждый раз передёргивает, когда по телевидению сегодняшние лидеры, они же вожди, они же рулевые, борются за развитие бизнеса, а не земледелия. Помогают банкирам, а не крестьянам.

Конечно, в тот вечер Светлане я выдавал свои мысли не такими жёсткими формулировками.

Более всего я завёлся, пересказывая ей наши беседы с Куприяном Кондратьевичем. Я ведь действительно был поражён тайнами, которые скрываются в русских словах. Слова «этимология» я тогда толком и не понимал. Тем более не догадывался, что «народная этимология» зачастую правдивее, нежели научная. Ведь признанные лингвисты и этимологи не очень прислушиваются к мнению народа. Они переписывают друг друга, перекраивают прочитанное у коллег на собственный лад, печатают вновь скомпилированные статьи в неизвестных малотиражных научных журналах, поэтому умничают так, что их не может понять простой человек, а значит, и сами не понимают, что пишут. Да, они считаются признанными, но народ их не знает. Признаны они лишь самими собой.

Светлана попросила меня привести какой-нибудь пример из того, о чём поведал Куприян Кондратьевич. Помимо уже упомянутых в предыдущей главе я вспомнил ещё нескольких слов-заповедей, которые не успел записать за медовухой: «ненавидеть» – не видеть, «зависть» – зависимость, а «грех» и «горе» – из одного гнезда «гр», то есть будешь грешить – горе неминуемо. И конечно же «гордость» – достать горе! Какое предупреждение: «Будешь жить гордыней – достанешь горе!»

Светланка – так я стал её звать после третьей кружки пива! – слушала меня, постепенно хмурясь:

– А ты чё, журналист, этого не знал?

– А ты чё, знала?

– Тебе нельзя об этом писать!

– С чего вдруг?

– У тебя защиты нет, а это знания сильные… У тебя мозг не готов, увлечёшься, узнаешь столько, что сам не рад будешь.

– Это мой мозг не готов?! – Я не то что разозлился, я разъярился и стал похож на банального хвастливого пацана в подворотне. – Да я… да я… да я, между прочим, форсунку изобрёл для форсажной камеры сверхзвукача! С тангенциальным впрыском топлива и абляционным покрытием.

– Ты сейчас зачем так сквернословишь?

В отличие от моего отца, она не впечатлилась этой почти песней с припевом. Более того, посерьёзнела, посмотрела поверх моей головы очень внимательно, словно пыталась на ней разглядеть нимб.

– Понимаешь, тебя будет знать вся страна! Ну, может, не вся, где-нибудь на Чукотке останешься неизвестным… – Она продолжала смотреть на мой «нимб», как будто пыталась прочитать, что на нём написано. – Не нужны тебе сейчас никакие тайны. Спятишь! Подсознанка лопнет, как передутый первомайский шарик.

– Ты что, хочешь сказать, что я, сменивший три профессии, окончивший… ну, хорошо, почти окончивший два института, побывавший чуть ли не во всех закоулках нашей широкоформатной родины, не могу понять смысла родных слов?

– Понять-то сможешь… Вот только неизвестно, что с тобой будет, когда ты их поймёшь. Ведь всё с ног на голову перевернётся.

– Ты о чём?

Она разговаривала со мной так, словно на корабле была боцманом, а я юнгой.

– Кондратьич тебе верно сказал, в наших словах правда. Они не для карьеры, не для заработка, а для равновесия. Тебе надо, чтобы твой мозг зашкалило от того, в какой мы неправде нынче живём? Для таких тайн себя готовить надобно, а ты… повторяю… тебе… тебе надо становиться известным. Не знаю зачем? Но знаю, что надо! Твоя линия… Я её вижу, прямая, как стрела…