Слава Роду! Этимология русской жизни

Однако когда я вышел из последнего вагона одновагонного «спального» поезда в новом комсомольском посёлке на то, что называлось перроном, и подошёл к большой привокзальной луже, я растерялся. Хорошо, что местная комсомольская ячейка оказалась сразу за лужей. Складывалось ощущение, что те, кто строил этот посёлок, пользовались рассказом Гоголя «Миргород» как инструкцией.

В штабе – так называлось главное управление, как будто оно руководило не стройкой, а военными действиями, – до меня вообще никому не было дела. Все были заняты строительством светлого будущего: на стенах – почётные грамоты, телеграммы из центра, по углам переходящие знамёна и кубки… А также карты Сибири, Дальнего Востока с воткнутыми в местах ударных строек красными флажками, как будто в этом штабе отмечали зоны, куда следует загонять волков.

Договориться о том, чтобы меня довезли до староверческой деревни на машине, ни с кем не удалось:

– Не-е… Туда не поедем… Дурные они… Секта! Ещё зарежут.

Я, расстроенный, вышел из штаба и присел на пень на берегу лужи рядом с курящим самокрутку стариканом. Беззубый, но ещё крепкий, похожий на странника – этакий Лев Толстой, созревший к девяноста годам уйти навсегда из дома. Он-то и объяснил, как добраться до Амгуни:

– Недалече… Всего день ходу по тайге!

– Не опасно?

– Чи-и-во?! – удивился старикан.

– К ним идти?

С удивлением, на которое только способно старческое лицо, он поглядел на меня:

– Слышь, ты это… Ты этих оголтелых штабных не слухай. Кто-кто, а правоверные даже муху не тронут без спроса Господа. Когда-то там, да, было не очень… То зона была. Потом нас всех амнистировали. – Старикан задумался ненадолго, словно вспомнил что-то очень конкретное из своего прошлого. – Сильное место! Амгунь разворачивается, обрыв, закат… Вот туда и поселили этих добродельцев. Вон за тем камнем дорога в тайгу уходит, она тебя сама к ним выведет. Только не сворачивай! Так что завтра с утра пораньше вставай.

«Надо ж, какое точное словечко – «добродельцы»!» – отметил я про себя и, как подобает истинному журналисту, записал его в свою записную книжку – пригодится, когда буду писать очерк.

Природа не терпит фальши

Должен сказать, что идти через тайгу городскому жителю одному, выражаясь современным языком, – экстрим. Впрочем, слово «экстрим» в то время мы тоже не употребляли. Поэтому не знали, что жизнь в Советском Союзе – сплошной экстрим. Вернее, мягкий экстрим, а жёсткий начнётся после того, как Союз развалится. Так что шёл я поначалу довольно уверенно, даже не подозревая о том, что у меня сейчас от прогулки по тайге в одиночку должен вырабатываться адреналин.

Я бывал до этого в тайге несколько раз. Несколько раз нас с отцом водил по Уссурийскому краю Всеволод Сысоев. Спускались на лодках по притоку Уссури и Хору, ночевали в удыгейских деревнях… Не раз с агитбригадой в наших гастрольных поездках выезжали мы на выступления в таёжные посёлки на Сихотэ-Алине, в Забайкалье и на том же БАМе.

Но все эти вылазки были под наблюдением местных знающих людей, проводников. Тут же мне предстояло целый день идти самому. Да, я читал Арсеньева и Пржевальского. Но, как истинно городской житель, не мог толком отличить кедр от ели, незабудки от колокольчика, а быка от коровы, если у коровы выдоенное вымя.

То, что старикан назвал дорогой, на самом деле была этакая расширенная тропа. После дождя кое-где в низинах её размыло. Обойти топь ни справа, ни слева было невозможно, потому что с двух сторон стояла такая густая тайга, что войти в неё, ступить ногой, углубиться даже на полметра возможно было только с помощью лесорубов. Как же я долго живу, если помню девственные заросли тайги, в которые не ступала нога человека!

Через два-три часа я устал не на шутку. А сколько ещё идти, не знал. Старикан же приказал – не сворачивать! Впрочем, мог этого и не говорить. Сворачивать было некуда. Через пару часов солнце уже начало заваливаться за помрачневшие кроны таёжных монстров-деревьев. Помрачнели и мысли. А если старикан меня обманул? И это дорога в никуда? Вот так она и тянется до Байкала? Становилось жутковато. До Байкала идти я не собирался. Я никогда не был коммунистом, но, чтобы приободрить себя, запел «По долинам и по взгорьям». Причём, видимо, от страха вместо «по взгорьям» пропел «по взморьям»!

Должен сознаться, я пою настолько фальшиво, что меня во время урока пения в школе попросили однажды и навсегда выйти из классного хора. Как я говорил позже, медведь не просто наступил мне на ухо, а танцевал на обоих, после чего сам оглох. В общем, кому-то в зарослях моё отважное пение очень не понравилось, и этот кто-то сзади меня вдруг так душераздирающе взвыл, что моё сердце на несколько минут отстегнулось. Подобного звука я не слышал никогда в жизни. То ли вскрик, то ли рык, то ли икнул медведь… Или на ногу койоту наступил динозавр? То ли олень забодал кого? То ли кто-то забодал оленя? А может, медведь, который топтался на моих ушах, почувствовал, какой он совершил грех в жизни, и это был его рык раскаяния?